К списку публикаций

М.В. Васильев

Из опыта воспитания русского офицерства царской России в конце XIX – начале ХХ вв.

Работа опубликована в Вестнике Псковского государственного педагогического университета. Серия «Социально-гуманитарные и психолого-педагогические науки». 2009. Вып. 9. С. 61–65.

Подготовка офицеров в России последней четверти XIX – начале ХХ вв. проходила в несколько этапов. Первой ступеней к высокому званию офицера были кадетские корпуса, средние учебные заведения с военным режимом. С апреля 1882 г. минимальный возраст для поступления в 1-й класс составлял 10 лет. По вносимой плате все воспитанники подразделялись на казеннокоштных, обучавшихся за счет государства, своекоштных, за которых платили родственники или опекуны, и стипендиатов, получивших необходимые средства от различных организаций и частных благотворителей. Правила приема в кадетские корпуса предоставляли преимущества офицерским детям, что обеспечивало сохранение семейных традиций и делало зачастую профессию офицера наследственной. Так, все кандидаты претендовавшие на казенные вакансии распределялись на 13 разрядов, по очередности которых они допускались к вступительному экзамену. В первый разряд входили сыновья генералов, штаб- и обер-офицеров, убитых на войне или умерших от ран, полученных во время военных действий, а также дети погибших на войне чиновников гражданских ведомств, если они принадлежали к потомственному дворянству. Во второй разряд входили круглые сироты, дети офицеров, погибших в мирное время. В третий – сыновья кавалеров ордена св. Георгия всех степеней. Замыкающий список тринадцатый разряд включал просто сыновей обер-офицеров, военных священников и чиновников военного ведомства [1, c. 60]. В дальнейшем такой принцип приема и система вступительных экзаменов претерпевала ряд нововведений, которые были призваны не допустить попадание в корпуса людей случайных, идущих на военную службу ради привилегий и личной выгоды. Обучение в кадетских корпусах продолжалось семь лет, после чего выпускники имели возможность продолжить обучение в военных училищах

В конце 1880-х гг. для укомплектования русской армии существовали училища двух типов: военные и юнкерские. Эти училища являлись следующей ступенью, которую проходил будущий офицер. Право поступления в военные училища предоставлялось юношам, окончившим кадетские корпуса. Юнкерские училища предназначались для молодых людей «со стороны» – всех категорий и сословий. Большинство поступавших не имело законченного среднего образования, что придавало этим училищам характер второсортности. Выпускникам военных училищ сразу присваивалось звание офицера и они имели право самостоятельно выбрать род войск для дальнейшего прохождения службы. Юнкерские же училища выпускали своих воспитанников только в пехоту и кавалерию в звании среднем между офицерским и сержантским, и только впоследствии бывшие юнкера производились в офицеры. В дальнейшем, путем постепенных реформ перед Первой мировой войной, в 1911 г. все училища стали «военными», и русский офицерский состав по своей квалификации не уступал германскому и был выше французского [2, c. 93].

С первых дней обучения в кадетских корпусах и училищах будущий офицер воспитывался в представлениях о благородстве и почетности своей миссии, в сознании своей высокой роли в жизни страны. Представления о благородстве военного дела имели давние традиции, идущие с XVII в. Именно на осознании своей миссии зиждилось представление офицера о его положении в обществе: «Офицерское сословие есть благороднейшее в свете, так как его члены не должны стремиться ни к выгоде, ни к приобретению богатства или других земных благ, но должны оставаться верны своему высокому, святому призванию, руководясь во всем требованиями истинной чести и сосредоточивая все мысли и чувства на самоотверженной преданности своим высшим военачальникам и отечеству» [3, c. 286]. Гордость за свою профессию рассматривалось как одно из самых важных качеств офицера. Военные публицисты того времени отмечали: «нигде жажда славы и истинное честолюбие, а не тщеславие, так не важно, как в офицерском кадре. Служба военная в денежном отношении, безусловно, невыгодна и вознаграждает лишь того, кто увлечен военной славой и для кого роль руководителя кажется заманчивой и соединена с ореолом величия», «нам нужен офицер, обожающий свой мундир, свой быт, все особенности военной службы с ее лишениями и опасностями, — офицер, которого ни за какое жалованье нельзя было бы сманить ни в акциз, ни на железную дорогу, чтобы все это казалось ему скучным, неприветливым, совершенно чуждым его сердцу» [цитата по: 3, c. 288].

Подавляющее большинство воспитанников учебных заведений не представляли своей жизни без армии и всецело были преданны своей профессии и мундиру. С особым трепетом воспитанники относились к своей форме, ношение которой расценивалось ими, как принадлежность к особой благородной корпорации. Неслучайно самым позорным наказанием среди кадет считалось снятие погон. Так, в псковском кадетском корпусе в 1887 г. кадет 4-го класса совершил серьезный проступок: нанес оскорбление офицеру-воспитателю. Когда виновному объявили, что с него снимут погоны, он заплакал и, просил отправить его в Ярославскую школу, но не снимать погон. При этом надо заметить, что Ярославская школа была учебным заведением низшего разряда и перевод в нее имел бы гораздо более серьезные последствия, нежели временное лишение погон. Другой выпускник Сумского кадетского корпуса Д. де-Витт вспоминал: «кадет со срезанными погонами в строй становиться не смел и ходил сзади отдельно, ел за отдельным столом, сидел один на парте, товарищи его сторонились, он был обесчещен» [1, c. 68].

С юных лет воспитанники кадетских корпусов усваивали принципы товарищества и дружеской спайки, распространенным проявление которых было сокрытие проступков друг друга. Даже в том случае, если какой либо кадет наносил товарищу обиду, жаловаться воспитателю считалось позорным. Доносчики ставились самими кадетами на «красное положение», т.е. с ними никто не разговаривал. А.И. Деникин писал: «Особенно крепко держались традиции товарищества. Сам погибай, но товарища выручай – эта заповедь суворовско-драгомировской науки находила отражение в маленьком масштабе и в мирных условиях училищной жизни. Во всяком случае, в одном ее проявлении – не выдавать» [4, c. 261]. Доносительство не поощрялось и большинством служивших в корпусах педагогов. В инструкции по воспитательной части 1886 г. отмечалось: «не следует вызывать явные, а тем более тайные, показания товарищей друг на друга» [1, c. 78]. Подобный воспитательный подход способствовал развитию у кадет и юнкеров честности и порядочности, но она же затрудняла поиск виновных. В случае группового нарушения дисциплины, весьма сложно найти зачинщика, наказывать всех воспитанников не разбирая правого и виноватого, считалось не педагогичным, так как порождало озлобленность в душах кадет и значительно снижало авторитет воспитателя [1, c. 78-79].

Наравне с доносительством, в среде воспитанников военных заведений презиралась любая форма лести и угодливости перед командирами. А.И. Деникин отмечал: «Самой непереносимой чертой характера в глазах юнкеров считалось подхалимство перед начальством» [4, c. 260]. Угодничество перед начальством и доносительство в офицерской среде пользовалось величайшим презрением. Последнее вовсе было невозможно, т.к. начиная с кадетского корпуса, правило «не фискаль» считалось краеугольным камнем поведения будущего офицера и с понятиями офицерской чести было абсолютно несовместимо. Человек, погрешивший против него, становился парией, и товарищи к нему относились с величайшим презрением [5]. Эти нормы межличностных отношений прочно усваивались в сознании кадет и юнкеров и тщательно сохранялись в офицерской жизни.

Наряду со стремлением к военной службе кадетам была характерна корпоративность. Этому способствовало как их однородное происхождение, так и целенаправленная деятельность наставников. Военный педагог А.Д. Бутовский в 1908 г. отмечал, что одной из важнейших целей воспитательной работы в корпусах должно быть формирование «людей, способных к корпоративному единению» [1, c. 69-70]. Педагоги прилагали много усилий для того, чтобы сплотить кадет и нивелировать проявления имущественного неравенства среди них. С этой целью воспитанникам не разрешалось приносить в корпус из отпуска игрушки, носить украшения, шить форму за свой счет. Сведения об отношениях между воспитанниками и степень их сплоченности в обязательном порядке заносились в отчеты воспитателей и аттестаты отдельных кадет. Один из выпускников орловского корпуса отмечал: «Кадетская спайка всегда основывалась на чувстве абсолютного равенства между кадетами, сын армейского капитана и сын начальника дивизии, кадет, носящий громкую историческую фамилию и носящий самую ординарную, богатый и бедный, русский, грузин, черкес, армянин или болгарин, все в стенах корпуса чувствовали себя абсолютно равными» [1, c. 70].

Трепетная любовь воспитанников учебных военных заведений к форме, традициям, ко всему военному имела и такую обратную сторону, как неприязнь, даже презрение к штатским, и в особенности к своим сверстникам из гражданских учебных заведений. Неоднократно случались столкновения, и даже драки между кадетами и гимназистами [1, c. 68-69]. Аналогичное противостояние юнкеров и гражданских отмечал в своих мемуарах А.И. Деникин: «Самовольное нарушение порядка, как, например, самовольная отлучка или рукопашный бой с «вольными», с употреблением в дело штыков, где-нибудь в Ямках, когда надо было выручать товарищей или «поддержать юнкерскую честь» - встречали полное одобрение в юнкерской среде [4, c. 259]. Негативное отношение к гражданской молодежи усилилось в среде воспитанников военных заведений в результате систематической критики либеральной прессы в адрес офицерства. Генерал Е.И. Мартынов отмечал в 1904 г.: «С кафедры, в литературе и прессе систематически проводятся взгляды, что патриотизм не достоин современного «интеллигента», война есть остаток варварства, армия главный тормоз прогресса… Логическим выводом из такого миросознания является полное отрицание всяких воинских доблестей и презрение к военной службе, как глупому и вредному занятию» [6]. Подобную пагубную тенденцию для авторитета армии и офицерства отмечали и другие видные военные деятели [7]. Наиболее сильно неприязнь юнкеров и кадет к гражданской молодежи проявилась в годы первой русской революции, когда накал социальных страстей неоднократно приводил к боевым столкновениям. Так, 7 февраля 1905 г. во Пскове состоялась массовая демонстрация учащейся молодежи, сочувственно относящейся к революционному движению. Среди ее участников были воспитанники мужской гимназии, реального и земельного училищ и др. Гимназисты предлагали кадетам присоединится к манифестации, однако проникнуть в само здание им не удалось. Когда же начался разгон демонстрации, кадеты старших классов по собственной инициативе приняли в нем активное участие. В произошедшем побоище один кадет был ранен камнем в голову и два гимназиста избиты прикладами учебных кадетских винтовок [8, c. 112]. Аналогичные стычки происходили по всей России. События 1905-1907 гг. четко выявили различия во взглядах воспитанников гражданских и военных учебных заведений. Последние в большинстве своем продемонстрировали полное неприятие демократических и даже либеральных идей.

Военное воспитание способствовало тому, что кадеты и юнкера были невосприимчивы к революционным идеям. Во многом этому способствовал закрытый тип обучения и тщательно подбираемая литература в библиотеках военных заведений, лишенная любых политических тем. Но фактическое отсутствие политического воспитания в военных учебных заведениях сказалось крайне негативно на будущих офицерах. А.И. Деникин в книге «Путь русского офицера» отмечал: «Русская жизнь тогда бурлила, но все так называемые «проклятые вопросы», вся «политика» - понятие, под которое подводилась вся область государствоведения и социальных знаний проходили мимо нас… Военная школа уберегла своих питомцев от духовной немочи и от незрелого политиканства. Но сама не помогла им разобраться в сонме вопросов, всколыхнувших русскую жизнь. Этот недочет должно было восполнить самообразование. Многие восполнили, но большинство не удосужилось… Недостаточная осведомленность в области политических течений, и особенно социальных вопросов, русского офицерства сказалась уже в дни первой революции. А в годы второй революции большинство офицерства оказалось безоружным и беспомощным перед безудержной революционной пропагандой, спасовав даже перед солдатской полуинтеллигенцией, натасканной в революционном подполье» [2, c. 99-101]. Отсутствие должного политического воспитания в военных учебных заведениях имело очень серьезные последствия в судьбе русского офицерства.

После юнкерских и военных училищ важной воспитательной школой для офицера являлся полк, который по достоинству становился второй семьей. В полку продолжало культивироваться чувство офицерской солидарности. Здесь важное место занимала этика общения между начальниками и подчиненными. Как писал один из известных военных публицистов, «в то время как люди дурного тона жмутся, чувствуют себя связанными в присутствии лиц, имеющих власть, люди, воспитанные в духе разумной дисциплины, держат себя с начальством совершенно непринужденно, исполняя все дисциплинарные тонкости по рефлексу. Идея военного братства только и может осуществляться в том обществе, где начальники не рискуют натолкнуться на бестактность подчиненных, а подчиненные — на резкость со стороны начальников. Истинная дисциплина именно к этому и ведет; ее девиз: отдай начальнику весь положенный долг и умей при этом держать себя с гордым сознанием своего офицерского достоинства» [3, c. 293]. Философ И.А. Ильин весьма ярко определил такое положение «искусством повиноваться без унижения» [9, c. 92]. А Л.О. Бек-Софиев так сформулировал эту проблему: «Умение не растеряться, смело и разумно, не нарушая дисциплины, возразить на резкое или грубое замечание начальника, вот моральное достоинство русского офицера» [10].

Офицерская среда очень чутко реагировала на проявления предвзятости и несправедливости со стороны начальства и по достоинству ценила поступки, отвечающие понятиям офицерского равенства. Командиры, руководствовавшиеся этим чувством, пользовались большой популярностью среди офицерства. Когда, например, командовавшему войсками Виленского военного округа генералу Ганецкому, который любил обедать среди офицеров, в офицерском собрании одного из полков однажды поставили тонкие закуски и шампанское в то время, как остальным офицерам — угощение попроще и вино худшего качества, генерал вызвал подпоручиков и посадил их на свое место, а сам пересел на другой конец стола, а после обеда устроил разнос командиру полка в присутствии высшего начальства. Начальник по представлению офицерства не должен был оказывать предпочтение одному из своих приближенных. В этом отношении весьма одобрительно воспринималось поведение одного из командиров корпусов, который никогда не отказывался от приглашения со стороны подчиненных, но, побывав у одного из командиров полков, считал необходимым на другой же день сделать визиты и всем остальным офицерам того же ранга [5].

Важнейшим воспитательным моментом для офицера было командование личным солдатским и унтер-офицерским составом. Офицерам строжайше запрещалось брать взаймы деньги не только у своих подчиненных, но и у всех нижних чинов вообще. Кроме того совершенно не допускалось совершать поступки, которые хотя бы косвенно могли бросить тень на порядочность русского офицера. В русской армии всегда хорошо помнили простую истину: для того чтобы иметь авторитет, командир сам должен быть нравственно безупречным. Один из военных писателей-офицеров вполне справедливо замечал: «Офицер, чтобы оправдать выдающееся свое положение, должен выдвигаться из толпы. До установления сословного равенства одна принадлежность к высшему сословию и блеск его положения уже доставляли ему почет и уважение. Ныне он может занимать то же положение только в силу редкого благородства своих побуждений и возвышенности нравственной натуры. Офицеру необходимо выделяться теми нравственными качествами, на которых основывается личное величие бойца, ибо с ним связано обаяние над массой, столь желательное и необходимое руководителю» [цитата по: 3, c. 289]. В книге, адресованной офицерам в 1830-е гг. говорилось: «Надобно покорять людей своей воле, не оскорбляя, — господствовать над страстями, не унижая нравственного достоинства, — побеждать сопротивления, не возбуждая покорности; но мы покоряемся всего охотнее истинному превосходству, душевным качествам, просвещенному уму, искусству привязывать к себе сердца; мы безропотно признаем власть, которая, наказывая проступок, уважает человека; мы беспрекословно покоряемся силе законов, независимой от произвола и прихотей. Влияние офицера должно быть основано не на одном мундире, но на нравственном превосходстве» [3, c. 289].

«Произвол и прихоти», оскорбления, а порой и рукоприкладство офицеров по отношению к солдату все же имели место в русской армии, особенно до 1904 г., когда были упразднены телесные наказания. Умалчивать о этом моменте было бы ошибочным. Но подобное совершалось отдельными, наиболее худшими, представителями офицерства, по действиям которых нельзя судить о русском офицерском корпусе в целом. Совершенно справедливо отмечал А.И. Деникин: «Грубость, ругня, самодурство, заушение – да. Все это бывало в казарменном быту. Но ведь было, и гораздо чаще, другое: сердечное попечение, заботливость о нуждах солдата, близость, простота и доступность. Война сближала офицера с солдатом в особенности. Равенство перед смертью… не могло не оказать морального влияния. Так было в японскую, и мировую войну» [4, c. 129-130]. Далее генерал А.И. Деникин приводит случай из Русско-японской войны. «В японском плену находился раненый капитан Каспийского полка Лебедев. Японские врачи нашли, что можно спасти ему ногу от ампутации, прирастив пласт живого человеческого мяса с кожей… Двадцать (курсив А.И. Деникина) солдат, из числа находившихся в лазарете, предложили свои услуги… Выбор пал на стрелка 13-го Восточно-Сибирского полка Ивана Канатова, который дал вырезать у себя без хлороформа кусок мяса. Этот эпизод проник в японскую печать и произвел в стране большое впечатление. Ведь даже такое бывало на фоне дружного сожительства в походах и боях, в тисках неприятельского плена… Там – в тесной совместной жизни, там – в мокрых грязных окопах, под свист пуль и вой снарядов, на грани между жизнью и смертью – выковывалось истинное боевое братство» [4, c. 130]. Подобная солдатско-офицерская спайка бала важным воспитательным моментом в становлении нравственного облика офицера.

В годы Первой мировой войны состав офицерского корпуса резко поменялся, потомственный офицер, носящий погоны с кадетского корпуса практически исчез. Кадровые офицеры были выбиты в первые годы войны, поменялся и социальный состав офицерства. Но поскольку традиции воинского воспитания в военно-учебных заведениях не прерывались, нельзя сказать, что офицерство радикально изменилось по моральному духу и отношению к своим обязанностям. Подавляющее большинство офицеров продолжало гордиться своей принадлежностью к офицерскому корпусу. Один из офицеров военного времени вспоминал: «Подумать только – большинство из нас – народные учителя, мелкие служащие, небогатые торговцы, зажиточные крестьяне… станут «Ваше благородие»… Итак, свершилось. Мы – офицеры… Нет-нет да и скосишь глаз на погон» [11]. Подобные воспоминания красочно показывают, насколько уважаемо и значимо в обществе было звание офицера, даже в тяжелые годы войны.

Вплоть до 1917 г. престиж офицера в русском обществе оставался достаточно высок. В ХХ в. юридически и фактически офицерство уже не являлось как раньше самой привилегированной группой общества, но традиционно связанные с этой профессией представления о чести, достоинстве и благородстве навсегда остались принадлежностью ее и ее представителей. В отношении личного достоинства офицер по-прежнему стоял на недосягаемой высоте, и такое положение в моральном плане никогда не оспаривалось.

К списку публикаций