К списку публикаций

А.П. Сухачев

Сгибнев. Линия судьбы.

Генерал-майор Сгибнев Степан Михайлович, 1948 год.

Воскресным июльским днём 1919 года, в восточном от Томска направлении, следовала рота капитана Баранова из 46-го Сибирского стрелкового полка Белой армии. Белогвардейцы двигались в волостное село Ново-Кусково, Томской губернии для охраны земской больницы.

Погода стояла жаркая и сухая. И, если, передние телеги начинали двигаться чуть быстрее, на задних сразу становилось нечем дышать от поднимаемой пыли. Впереди и по сторонам обоза следовало конное боевое охранение. Для этой цели имелось достаточное количество верховых лошадей.

На второй день пути, рота вступила в пределы Ново-Кусковской волости. Дорога виляла меж берёзовых и осиновых околков, одетых в сочный, зелёный наряд. В знойном небе плавали белесые, кучерявые облачка. Солнце стояло в зените и палило нещадно. От буйного разнотравья шибало пряным, духовитым настоем, а от обоза – конским потом и дёгтем. В прохладе леса, на все голоса насвистывали и нащёлкивали его пернатые обитатели. В траве, до звона в ушах, трещали кузнечики. В музыку природы вплетался и тонкий комариный звон, и густой гул неотвязных паутов. Всякая живая тварь пела свои песни. Жизнь кипела во всём великолепном многообразии её проявлений.

Степан Сгибнев ехал в середине обоза. Думал о превратностях судьбы. Жизнь, ещё такая недолгая, уже не впервой круто повернула.

Родился он 22 декабря 1898 года в многодетной крестьянской семье двенадцатым по счёту. Замыкающим. Отец, Михаил Павлович, умер от скоротечной чахотки, когда Стёпе исполнилось четыре года.

Детства, в общепринятом смысле этого слова, у Стёпы, практически не было. Типичная судьба типичного крестьянского пацанёнка. Развивающаяся промышленность нещадно пожирала труд, в том числе и детский. Дикий капитализм, по-российски, порождал и социальную базу для последующих революций. Предупреждения 1905 года не услышали….

В январе 1917-го Степана призвали в царскую армию, направив в Томск, в учебную команду. Там и застала его Февральская революция. С её половодьем митингов и красивыми байками о свободе, равенстве, братстве, народовластии и о войне до победного конца.

Улицы полнятся возбуждёнными, радостными толпами людей, с красными бантами на лацканах пальто. Реют красные знамёна. Звучат революционные песни. После свержения самодержавия, в обществе господствуют либеральные настроения, все ждут значительных перемен к лучшему. А в частях русской армии проходят митинги. Перед солдатами выступают ораторы самого разного толка. И прилично одетые господа, и волосатые интеллигенты, и ещё какие-то крикливые личности. Наперебой болтают о свободе, равенстве, братстве, народовластии, о войне до победного конца.

Властители дум зовут в светлое будущее, ко всеобщему счастью, которое с неизбежностью постигнет, последующих за ними. Звучат туманные намёки на Учредительное собрание, должное воздать каждому от общего пирога.

Про братство, равенство, а особенно про свободу Степан всё понял и самодемобилизовался. Дезертировал, в общем. Эх, успеть бы, не опоздать к вожделенному дележу общего пирога, хапнуть бы кусок пожирнее. Демократия же, братцы!

Куски, и те, которые пожирнее, и те, что попостнее, расхватали другие. Первая в мире революция из ряда цветных, увенчалась полным успехом – развалом страны и армии! Жизнь пошла в разлом. Пороховая бочка бессмысленного и беспощадного русского бунта громыхнула в очередной раз. За Февральской последовала Октябрьская революция. Затем в Сибири объявился Верховный правитель – Колчак Александр Васильевич с его правопорядком.

Русские принялись убивать русских. Одни – по убеждению, другие – по принуждению. В ночь, под наступающий 1919 год Степана Сгибнева загребли. Загребли рядовым в Колчаковскую армию. Так, по воле судьбы, он оказался в белой армии. И сейчас Степан пылил в Ново-Кусково. Пылил по приказу подполковника Пепеляева Анатолия Николаевича.

Кто таков этот Пепеляев, Степану до недавнего времени было совсем не интересно. Да и сейчас, по большому счёту – тоже.

Приказы в армии обсуждать не положено. Положено исполнять. Без умения подчиняться в армии карьеру не сделаешь. Хотя рядовой Сгибнев меньше всего на свете думал о карьере военного в то время.

Личный состав роты расквартировали в селе. Солдаты обустроились на новых местах и принялась нести службу. Ни тягот тебе, ни лишений, которые устав предписывает преодолевать с надлежащей стойкостью. Лафа.

А воинская дисциплина? А воинской дисциплине при таких обстоятельствах, рано или поздно, наступает каюк. С кончиной дисциплины войсковая часть перестаёт быть таковой. Анархия не может быть матерью порядка, хотя батька Махно утверждал обратное.

В роте с течением времени сформировались кружки по интересам. Кто увлёкся картами, кто женщинами, кто охотой с рыбалкой. Почти все увлечения сопровождались возлияниями. Возливались самогоном или самосидкой по-тутошнему. Самогон тот ещё детонатор в наших палестинах разных баламутсв и перестроек.

Очередное баламутство затевалось в тесной горнице дома Сухачева Александра Ивановича, тускло освещаемой висячей, лампой. Густым слоем плавает сизый табачный дым. За столом, уставленным бутылками с мутноватым самогоном и деревянными чашками, с немудрящими деревенскими закусками, допоздна засиделась небольшая холостяцкая компания. Унтер-офицеры: Иосиф Хабаров, Фёдор Романцев, Николай Серебряков, Николай Силко, Николай Новиков, ротный фельдшер Александр Башкатов и рядовой Степан Сгибнев живописно расположились вокруг накрытого стола.

Слева направо: Башкатов, Хабаров, Сгибнев. Томск, 1919 год.

Компания, как компания. Ничем, для тех лет, ни разу не примечательная. Странновато, пожалуй, выглядел, самогон, ещё по первому разу разлитый по стаканам, и остававшийся стоять не тронутым. Согласитесь, грубейшее нарушение традиций русского застолья.

Сотрапезники смолили самокрутки, не жалея самосада, и оживлённо переговаривались негромкими голосами (и снова грубое отклонение от канонов широкой русской пьянки), поглядывая на хозяйскую половину избы. Участники тайной вечери явно опасались быть подслушанными.

Обсуждался замысел. Замысел восстания, которое должно было начаться с ликвидации больничного караула. Для этой цели и создали специальную ударную группу, под началом Степана Сгибнева. Но вот, к часовым запросто, на кривой кобыле не подкатишь. Необходимо знать пароль. Иначе, будь ты даже трижды специальная группа, подойти к караульному помещению не удастся. Лезть на пролом? На авось? Сколько прекрасных замыслов авось-то и загубило.

Поэтому постарались учесть малейшие детали. Тем более что расклад сил до последнего времени, по-прежнему, оставался не в пользу заговорщиков.

Да, ребята готовили заваруху. Бунт или восстание? Забегать вперёд не буду с ответом – время покажет. Удачно завершится затея, значит – восстание. Нет, то бишь, бунт случится.

В роте бузотёров, готовых рискнуть, насчитывалось всего тридцать восемь человек. Тогда как, кулацкие добровольцы с офицерами обладали несомненным превосходством.

Конечно, среди личного состава имелось и немало насильно мобилизованных солдат и унтеров, которые, как справедливо полагали заговорщики, должны примкнуть к восставшим. А вдруг, бабка скажет надвое и пиши – пропало. Не выкажут бойцы желания бунтовать?

Потому-то и намечалось, в первую очередь, ликвидировать больничный караул, представлявшийся мятежникам наиболее организованной боевой единицей.

По плану восстания, сигналом к выступлению должны были послужить выстрелы в районе больницы. Причём, каждая из групп имела своё, чётко определённое задание.

Предусматривались планом и, кой-какие, военные хитрости, обманные меры. К примеру, дабы сбить с толку офицеров и кулацких добровольцев, заговорщики, с началом стрельбы принимаются кричать: «Тревога! Партизаны наступают!» Выскочившие на улицу идейные борцы за белое дело, тут же и уничтожаются. Причём, желательно, холодным оружием, во избежание случайных жертв среди мирных жителей.

Пароль? Пароль, да хрен с ним с паролем! Скажем, что срочно заболели….

Обсуждать стало нечего, и за столом воцарилась гармония – зазвенели стаканы: сперва выпили за победу красных над колчаковцами, потом – за мировую революцию, следом – за успех задуманного восстания. После каждого тоста за столом становилось оживлённее и оживлённее.

Пошли разговоры.

На следующий день группа Степана Сгибнева выступила последней, но действовать ей предстояло первой.

Время выдвижения выбрали, рассчитывая к наступлению сумерек занять исходные позиции. Шли молча. Студёный порывистый ветер пронизывал насквозь лёгкие форменные тужурки из шинельного сукна, слепил глаза колючей снежной крупкой. Широкая деревенская улица была тиха и пустынна. Нигде ни души. Село будто вымерло. Собаки взлаивали в отдалении с, нагоняющим тоску, подвывом, с роковой безошибочностью предвещая появление покойника, или покойников.

Степан шёл, не замечая ничего вокруг. Даже пронзительного, по-зимнему сурового, холода. Волнение, охватившее его, изливалось изнутри лихорадочным жаром. Он вспотел. Слишком большая ответственность свалилась на него перед самым выступлением.

Задача перед ними стояла, на первый взгляд, чёткая и ясная – ликвидация караула в районе больницы. В случае неудачи делить вину будет не с кем, спрос за неправильные решения с одного человека, с него – Степана Сгибнева.

Сильно смущала жестокая необходимость ликвидации часовых. К сожалению, физическое уничтожение часовых, в данных обстоятельствах, единственно приемлемый вариант. Любым способом. Рассусоливать и жевать сопли времени не будет. Если на посту окажутся кулацкие добровольцы, задача значительно облегчалась – прикладом по башке и делу конец. Если насильно мобилизованные? Сгибнев не хотел проливать невинной крови. Но нет у него права и рисковать судьбой восстания. А, вдруг, тот же насильно мобилизованный солдатик, сдуру, возьмёт и поднимет тревогу? Переполошится караул, начнётся стрельба, шансы, как минимум, выровняются, значит, смело ставь крест на успехе всего восстания. Ведь, по-прежнему, заговорщики находятся в значительном численном меньшинстве.

Больница стояла на довольно высоком взгорье. В окружении белоствольных берёз. Её бревенчатые, крашеные яркой охрой и крытые железом корпуса выглядели опрятно и даже чопорно на фоне печального, предзимнего запустения. Левее, по тому же взгорку возвышался добротный особняк доктора Лампсакова, под высокой железной крышей, не уступавшей больничным. Он высокомерно довлел над почерневшими кособокими избёнками деревенской улицы, притулившейся внизу у самых Соколов. Её именовали на селе, почему-то, Матершинной.

Степан Сгибнев со своей, сравнительно малочисленной группой шёл в открытую.

Как раз в это время, начальник больничного караула младший унтер-офицер Мотов, успев наведаться к сестре-хозяйке больницы, угостился стаканом чистейшего, словно слеза, крепчайшего, словно первач, медицинского спирта, воспитывал дневального:

– Я тебе что, хрен твоей морде, балалайка, что ли? – допытывался он у молодого худощавого солдата, стоявшего у выходной двери с независимым видом. – Отвечай, когда тебя спрашивают!

– Никак нет!

– Что значит, «никак нет»?

– Не балалайка.

– Так почему ж ты, хрен твоей морде, мне сёдни, опять сапоги не почистил?

– А такого, даже в царском уставе не было записано, чтоб дневальный сапоги кому-то чистил…

Ново-Кусково. Вид на больницу. Сейчас это музей Гражданской войны.

Караульные свободной смены коротали время, всяк по своему. Одни задавали храпака на деревянных нарах, укрывшись форменными тужурками, другие резались в подкидного дурака, третьи чинили обмундирование. Но звуки громкого воспитательного процесса заставили свободную смену оставить нехитрые занятия и полностью сосредоточиться на прослушивании бесплатного концерта. Даже храп прекратился.

Судя по всему, разговор грозил обернуться крупными неприятностями для дневального, но в это время с треском распахнулась дверь, и в караульное помещение ворвались заговорщики, моментально взяв под прицел винтовок, опешивших караульных. Незадачливый дневальный едва успел отскочить в сторону, давая им дорогу.

– Всем оставаться на местах! Руки вверх! – сурово приказал Сгибнев, занимая, меж тем, позицию с наганом наготове у ружейной пирамиды.

Запоздало, по вполне понятным причинам, среагировав, унтер Мотов метнулся к двери, но дорогу ему преградил более расторопный дневальный.

– Куда, сволочь?!

Рука, по-прежнему, высокого воинского начальника, скользнула к кобуре, однако, снова бдительный дневальный оказался быстрее, перехватив запястье одной рукой, с помощью другой ловко заломил верхнюю конечность унтера за спину.

– Слухай, Сгибнев, ну а нас-то остальных, чего на мушке держите? – вдруг вознегодовал один из караульных, степенный рыжеватый солдат.

– Мы ж такие ж, как и вы, так принимайте в свою компанию. Нам ить, тоже не по нутру, власть колчаков, мать её, разъети-то. Вместе и будем крушить христопродавцев. Верно, ребяты?

– Верна!..

– Правильна!.. – дружно загалдели остальные караульные.

– Ну, раз такое дело, разбирайте оружие! – просиял Сгибнев.

– А с этим-то, что делать будем?

– В распыл его!

– К стенке!

– Вы за нас кровью умоетесь, хрен вашей морде! – подал голос младший унтер-офицер. – Изменники! Иуды проклятые!..

– Кончай базлать! – оборвал его Степан. – Марш на выход!

Мотова вывели во двор и поставили у бревенчатой стенки караульного помещения.

Унтер напоследок завопил: «Измена». Но грохнувший выстрел оборвал крик на полуноте.

– Вот тебе и хрен твоей морде! – ткнул прикладом безжизненное тело недавний дневальный, – Доорался, гад! – и, вскинув винтовку на плечо, потребовал: Давай, Сгибнев, командуй дальше. Хто там, у нас на очереди?

– Айда, к штабу! – коротко распорядился Степан….

...Что было дальше? Новорожденный красный отряд, после восстания, отправился в рейд по нижнему Причулымью. Путь отряда пролегал по незнакомым таёжным местам, с редкими селениями, расположенными по берегам Чулыма и его притоков. Началась суровая сибирская зима. Бойцы зябли, не имея зимнего обмундирования. Ничем не подбитые суконные бушлаты, плохо держали тепло. Грелись в движении. На привалах жались поближе к кострам. Полностью удавалось согреться только на ночёвках в деревнях или на таёжных заимках.

Боевой путь отряда закончился в Молчанове 23 декабря 1919 года. Здесь его застало известие о вхождении в Томск частей 5-ой армии Восточного фронта красных, в состав которой он и был вскоре включён в качестве стрелкового батальона.

Так началась карьера Сгибнева Степана Михайловича, выходца из народа, мало образованного, но смекалистого, от природы умного. Что называется, был никем – стал всем. Он и пережил вместе с нашей армией все поражения, без которых, собственно, и не было бы Великой Победы. А в августе 1945 года генерал – майор Сгибнев Степан Михайлович, будучи командиром 293-й стрелковой дивизией, принял капитуляцию и личное оружие японского генерал-майора Намуры.

Сухачев Александр Павлович, город Рубцовск, Алтайский край.

К списку публикаций