[В оглавление]

Н.А. Монастырев

«ЗАПИСКИ МОРСКОГО ОФИЦЕРА»

Глава V

Начало революции. Волнения на флоте. События на севере. Приказ № 1. Его следствия. Начало развала. Мое назначение на «Орлан» в Николаев. Командование «Скатом». Патриотический порыв генерала Корнилова. Большевистская революция. Разложение флота. Перемирие. Убийства офицеров. Начало гражданской войны. Дон и Кавказ. Добровольческая армия. Оккупация германцев. Крым. Исход в Константинополь.

С началом этого (1917) года, Черноморский флот продолжал нести свою службу и политические события конца 1916 года и начала нового года, не коснулись его организации. Внешне все продолжало оставаться так же, как и было раньше. Никаких бунтов и даже нарушений дисциплины на судах не было.

Но вот грянула февральская революция в Петрограде. Как только были получены первые сведения о происходящих событиях на севере, командующий лотом адмирал Колчак, совершенно ясно представляя себе опасность обстановки, объехал все корабли и береговые команды, призывая к спокойствию и выдержке. Авторитет адмирала удержал команды в повиновении и только благодаря ему не было убийств офицеров и жестокостей, каковые имели место в Балтийском флоте. там, особенно в Гельсингфорсе и Кронштадте, несколько десятков офицеров заплатили своей жизнью за верность долгу и дисциплине. Они были зверски замучены, с жестокостью не поддающейся описанию. Чуть, чуть, то же самое не произошло в Севастополе, несколько дней спустя, так как командам стало известно об убийствах офицеров. В морских казармах Севастополя собрался митинг, на котором был составлен проскрипционный список офицеров, долженствующих быть убитыми, но благоразумие большинства команды, выдержка офицеров и как я сказал выше, авторитет адмирала, воспрепятствовали совершению ужасов.

Как раз в это смутное время и тревожное время, я на «Нерпе» ушел в море и более двух недель мы не имели никаких новостей. Тускло и тревожно провели мы это время в море, чувствуя в глубине души, что надвигается, что-то страшное и неисправимое... К середине марта «Нерпа» вернулась с моря. При проходе мимо Константиновской батареи, на которой большими буквами всегда было написано: «Боже царя храни», мы увидели зачеркнутым слово «царя». Город был весь покрыт национальными флагами, но перевернутыми красным цветом кверху. Не успели мы подойти к своему месту в Южной бухте, как куча новостей посыпалась на наши головы. Государь император отрекся... Его брат великий князь Михаил отказался от престола. Страной правит Временное правительство и какой-то Совет рабочих и солдатских депутатов. Все это было, как-то непонятно и странно. Каждая такая новость, как бы колола меня в сердце. Растерянный и недоумевающий, оглядывался я вокруг, как бы имея подтверждение от кого-то, что это неверно, что это не так...

- «Здравия желаю, господин лейтенант», - раздалось, около меня. Я оглянулся и увидел своего вестового, который пришел взять мои вещи. Слова «господин лейтенант», вместо привычного «Ваше благородие», окончательно убедили меня, что произошло, что-то невероятное. Резкий беспорядок на корабле, недисциплинированный вид матросов, снующих повсюду и страшная грязь на палубе, все объяснили мне сразу. Я понял, что то, на чем держалась дисциплина и порядок, куда то рухнуло и разом уничтожило стройную организацию, столь нужную в военном деле. Понял и тоска, мрачная, как грозовая туча, заполнила сердце. Дошедший до Севастополя так называемый приказ № 1, подписанный людьми стоявшими у власти, но очевидно не понимавшими, что они творят, в котором отменялись все внешние признаки дисциплины и коим давалась полная свобода солдатам и матросам устраивать митинги, выбирать офицеров и прочие нелепости, послужили основой падения дисциплины. В этом приказе говорилось, только о правах солдат и совершенно не упоминалось об их обязанностях. Поэтому тот фундамент, на котором держались все военные организации, сразу был уничтожен. Команды поняли этот приказ совершенно своеобразно и к тому же сбитые с толку начавшейся пропагандой, начали митинговать, критиковать офицеров и пренебрегать обязанностями службы. Таким образом постепенно создавалась обстановка, совершенно нетерпимая с точки зрения военной дисциплины. Образовавшиеся с разрешения правительства судовые комитеты, в состав которых входили выбранные командой матросы и офицеры, вмешивались во все, вплоть до управления кораблем и руководства военными действиями, фактически лишали офицеров командовать и руководить. Так как каждый комитет состоял из подавляющего числа матросов, то всякий случай нарушения дисциплины и неповиновения со стороны матроса, проходил совершенно безнаказанно для виновного. Конечно подобные случаи служили дурным примером и поощряли команды к совершению поступков, которые повторялись все чаще и чаще. Требования и увещевания со стороны офицеров, приводили к конфликтам, в которых виновными, конечно оказывались офицеры. беспрестанно устраивались митинги, как в городе, так и на судах, на которых произносились зажигательные речи, открыто велась пропаганда социалистами и большевиками. Это была какая то вакханалия митингов. Страсти разгорались. Команды, вкусившие прелесть свободы и видя полную безнаказанность, становились распущенными. Правительство, уже начавшее терять почву, было явно на стороне матросов и своими нерешительными действиями, колебанием ухудшало обстановку. Сплошь и рядом бывали такие случаи: например корабль получал приказание выйти в море для военных операций. Судовой комитет собирался и начинал обсуждать, нужно или не нужно выходить. Вмешивался в распоряжения командира, отменяя его приказания и раскритиковывал действия командующего флотом. Дело начало доходить до абсурда, поговаривали об отмене кают-компаний для офицеров. Стали появляться случаи издевательства над офицерами. Их заставляли мыть палубу, грузить уголь и пр. С каждым днем усиливалась пропаганда большевиков, против которой слабое правительство и не пыталось даже действовать, направляя матросов на офицеров, открыто называя их врагами народа, сторонниками войны и призывала к расплате. Команды удаляли строгих офицеров под всякими предлогами, заменяя их слабовольными и во всем соглашающимися с ними. Придирались ко всему, даже к иностранным фамилиям, по преимуществу к немецким. Их обвиняли в шпионстве, чего конечно не было. Словом творились безобразия, которые грозили страшными последствиями существованию флота.

Появились сепаратные тенденции. Некоторые корабли подняли украинские, красные или черные, анархические флаги. Совершенно ясно понимал положение адмирал Колчак и всю свою энергию, опыт и авторитет отдавал на то, чтобы поддержать дисциплину и внушить командам необходимость закончить войну и уже после этого заняться внутренними делами. Его слушали, но и только.

Некоторая часть офицеров, сравнительно незначительная, поддалась общему течению и стала заниматься политикой. Но подавляющее большинство, оставалось на точке зрения военной дисциплины и думала только о том, как бы сохранить боеспособность флота и уберечь его от разложения. Такая позиция занятая офицерами не нравилась матросам. В них видели приверженцев старого режима, несмотря на то, что все, за единичными случаями приняли присягу временному, республиканскому правительству. Но пропаганда, ведомая искусной рукой, делала свое проклятое дело. Страна была в опасности. То было началом конца, агония...

Растерявшееся правительство занималось тем, что посылало то одного, то другого из своих министров в армию и во флот с целью повлиять на умы и уговорить. Особенно этим занимался Керенский, который разъезжал по воинским частям, произносил бесконечные речи и уговаривал. За это, он получил в стране прозвище «главноуговаривающего». Его пока, еще слушали, но дело от этого не шло лучше, да и не могло пойти, т.к. основа дисциплины была подорвана в конец. Слушая трескучие речи этого человека, которые импонировали массе, надо сказать правду, можно было получить впечатление, что этот человек, что-то может сделать. Это так казалось большинству, которое на разбиралось в сущности происходящего и находилось под обаянием революционных идей. и свалившихся со всех сторон всяческих свобод. Но люди здравомыслящие отдавали себе отчет, к чему все происходящее ведет и чем грозит.

Совершенно ясно понимал положение адмирал Колчак и всю свою энергию и опыт отдал на то, чтобы поддержать дисциплину и довести войну до конца. Пока ему это удавалось, но с большим трудом.

Весной я ушел с «Кашалота» и получил назначение на достраивающиеся в Николаеве подводные лодки «Орлан» и «Буревестник». На «Орлане», я должен был остаться недолго, чтобы затем перейти на «Буревестник». Через несколько дней я прибыл в Николаев. Этот патриархальный некогда город, где жили по преимуществу отставные морские офицеры, с момента революции потерял свой колорит, скромного приморского городка. Его патриархальность была, какой-то особенной и настолько внедрившейся, что присутствие нескольких судостроительных заводов, не могло ее нарушить. Но с началом революции, все переменилось. Рабочие заводов, которых было тысяч двадцать пять и команды строящихся судов, являлись хозяевами положения. Беспрерывные митинги и революционные торжества, вплоть до сепаратистских, украинских, совершенно изменили физиономию города.

На второй день по моему прибытию, я явился на свой корабль и сразу же испытал на себе прелесть свобод революционного флота. Команда «Орлана» прежде всего решила обсудить, нужен ли им новый офицер и по этому поводу собрала собрание, на котором решительно отказалась принять меня, мотивируя тем, что я офицер старого режима, строгий и вообще им не подходящий. Желая выяснить в чем дело и так же высказать свой взгляд, я попросил командира собрать команду и сказать ей несколько слов, решив заранее, что я плавать на таком корабле, во всяком случае не буду. Кроме того мне хотелось показать нелепость их решений и доказать им, что они не правы. В назначенный день команда собралась, о чем-то совещалась одна, потом пригласила нас, офицеров. Я совершенно спокойно выслушал все обвинения против меня, которые заключались в следующем: я был строг, приверженец старого режима, не разговорчив с матросами, не пускал часто команду на берег и пр. Двое из команды были раньше на «Крабе» и хорошо меня знали. Один из них, унтер-офицер электрик, был мною в свое время наказан за то, что обругал кондуктора электрика и всячески интриговал против него, с целью занять его место. Словом было вспомнено все, что могло послужить не в пользу офицера. На все эти обвинения, я ответил пространной речью, в которой доказал нелепость обвинений и их явную тенденциозность и окончил тем, что несмотря на революцию, я не могу изменить своего взгляда на дисциплину и военную обязанность и останусь таким, каким был. Видимо мои слова, все таки произвели впечатление. Команда решила выйти, что бы посоветоваться между собой. Эта скверная комедия убедила меня окончательно в невозможности служить в подобной обстановке и в неизбежной гибели флота. Но, что было делать? Выхода не было. Правительство дискредитировавшее власть офицеров, все же требовало оставаться на кораблях. Значит нужно было подчиняться требованиям судового комитета, решения которого большей частью были совершенно абсурдными. Но это было противно моему воспитанию и главное воинской дисциплине. Оставалось вести борьбу и не поддаваться влиянию окружающей обстановки. Это было тяжело и совершенно безнадежно. Резолюция команды постановила просить меня остаться на лодке и служить. Я поблагодарил за честь, но решительно отказался. На «Буревестнике» повторилось почти то же самое, но я должен был остаться, так как командир просил меня его не оставлять и постараться сделать, что либо. Я согласился, мечтая все таки освободиться от этого кошмара.

Около месяца провел я в Николаеве, на постройке и наблюдал, как с каждым днем все рушилось. Заказанные прежним правительством большие подводные лодки по 1000 тонн, большие миноносцы и легкие 30-ти узловые крейсера перестали достраиваться. Заводы из-за постоянных требований рабочих и беспрестанных митингов, стали плохо функционировать. Словом все разваливалось. Успевший окончить свою постройку дредноут «Воля», переименованный из «Императора Александра 3» ушел в Севастополь. На нем всего характерней выразился весь тот сумбур, который творился в головах команды. Он уходил под Андреевским флагом, но на каждой из орудийных башен, было поднято по флагу сообразно сепаратистским тенденциям команды. На одной красный флаг, на другой украинский, на третьей черный, на четвертой еще какой-то. Смешно и грустно было смотреть на происходящее. Конечно нечего и говорить про то, что все суда, которые носили имена императоров или народных героев, были переименованы на революционный лад.

В конце апреля Временное правительство издало приказ о перемене формы офицеров во флоте. Вместо традиционных погон, морские офицеры обязаны были носить нашивки на рукавах и на фуражке вместо кокарды, золотой герб с серебряным якорем на красном поле. Этот приказ был получен в Николаеве накануне первого мая, когда должны были произойти всяческие манифестации, митинги и пр. Во избежание вероятных инцидентов приказано было к этому дню форму переменить, но промежуток времени был всего несколько часов, почему не все офицеры смогли выполнить приказание и остались в старой форме. Нашлись хулиганы, которые срывали погоны с офицеров и оскорбляли их. Самозащита офицеров вызывала дикую расправу со стороны хулиганов, которые прекрасно знали, что все их выходки пройдут безнаказанно. Но все эти нравственные переживания для офицеров были не так ужасны в сравнении с теми пытками, которые приходилось переносить на постоянных заседаниях судовых комитетов, где приходилось отстаивать свою честь и честь флота и бороться против нелепостей командных постановлений и коммунистической пропаганды. Закона не было, приходилось действовать силой убеждения. Но, что можно было сделать с людьми, потерявшими здравый смысл. В головах подавляющего большинства матросов царил невероятный сумбур и они совершенно не отдавали себе отчета в своих поступках и поведении. Они пользовались всяким удобным и неудобным случаем, что бы проявить свои революционные чувства и устроить политическую демонстрацию. Скажем умирает в морском госпитале матрос от чахотки, своей естественной смертью. Это дает повод к демонстрации на похоронах, выражающейся в произнесении пламенных и по большей части бессвязных речей, в которых покойник рассматривался, как жертва старого режима и пр. Выносятся целый ряд знамен с надписями «Жертва режима», «Смерть буржуазии», «Да здравствует анархия» и прочая чепуха. Устраивается митинг протеста, но против чего, никто ничего не понимает.

С начала лета в Черноморский флот стали приезжать агитаторы из Балтийского флота, которые увидев относительный порядок в Черном море, повели яростную пропаганду против адмирала Колчака и офицеров. Они говорили: - «Вы слушаете офицеров, этих врагов народа, которые хотят продолжать братоубийственную войну, ради своих интересов. Они царские приспешники, они не могут быть революционерами, не верьте им. Смотрите, как мы расправились с ними в Балтийском флоте. Довольно войны. Мы хотим жить в мире с немцами. Они наши друзья. Долой войну. Да здравствует демократия всего мира. Мы большевики дадим вам землю».

Конечно эти речи не могли пройти бесследно и команды мало помалу стали смотреть на офицеров, как на своих врагов. Как результат пропаганды и подогревания страстей в июне были арестованы несколько офицеров. С каждым днем все труднее и труднее становилось сдерживать команды. Под влиянием той же пропаганды, судовые комитеты вынесли резолюции об отобрании оружия офицеров. Когда избранные депутаты я вились к адмиралу Колчаку с целью отобрать оружие, он сказал им: - «Не вы мне дали это оружие» и выкинул за борт полученное им в Порт-Артуре золотое оружие. Матросы смутились и ушли. Поступок адмирала произвел впечатление на матросов и разговоры об отобрании оружия на время прекратились. После этого командующий флотом, что бы избежать насилия и печальных последствий, отдал приказ о передаче оружия офицерами своим командирам кораблей, которые в свою очередь сами отдали его на хранение в судовые комитеты. Этим приказом адмирал предупредил насилия и спас жизнь жизни многим офицерам, которые не согласились бы подчиниться грубому требованию со стороны матросов и готовы были ценой жизни защитить свое достоинство. Видя безнадежность положения, командующий флотом поехал в Петроград и донес о необходимости самых строгих и решительных мер для спасения флота. Слабое, неспособное правительство не согласилось с требованиями адмирала и он ушел.

С уходом адмирала Колчака дела в Черноморском флоте приняли совсем плохой оборот. Как флот он перестал существовать. Это были сплошные митинги на кораблях, преследования офицеров, постоянные обыски их квартир, под предлогом поиска оружия и всяческие бесчинства. Командующий флотом существовал только номинально, в действительности же образовалось коллективное управление, вернее бес правление флотом в виде Центрального комитета, который состоял из депутатов кораблей и экипажей. Это была сплошная вакханалия противоречивых приказаний и нелепых распоряжений. Никто их не слушал и каждый корабль поступал так, как ему нравилось.

Так в разговорах, митингах и развлечениях революционного характера проходило лето. Матросы Черноморского флота забыли о войне и воинском долге. Суда изредка выходили в море и за все лето было лишь несколько боевых эпизодов, не имевших особого значения. Наш враг не мог не знать о развале флота, который перестал существовать, как боеспособная единица и поэтому предпочел действовать не прямо, а исподтишка, подсылая со своей стороны агитаторов с целью усилить развал. Это ему удавалось как нельзя лучше.

В это время я командовал подводной лодкой «Скат». Она принадлежала к составу 4-го подводного дивизиона, базирующегося на Балаклаву, где имел пребывание и учебный отряд подводного плавания. Моя команда пришла с Дальнего Востока и резко отличалась от прочих. Это были люди здравомыслящие, не поддававшиеся веянию революционных элементов, дисциплинированные и стойкие. Мне не пришлось с ними плавать долго, но я вспоминаю об этих плаваниях с большим удовольствием. Это было светлое пятно на черном фоне революционного времени. Находясь в некотором отдалении от Севастополя и наблюдая издали происходящие там картины, я ясно отдавал себе отчет в том, что твориться и что можно было ожидать. Наблюдения мои приводили меня к самым грустным заключениям - все катилось в пропасть и и спасения было ждать неоткуда. Но, как утопающий хватается за соломинку, так и я пытался печатным словом сделать, что ни будь, что бы удержать разбушевавшиеся страсти. Я писал тогда в «Морской Сборник», журнал издававшийся Адмиралтейством: «Наш флот переживает тяжелую болезнь, которая может осложниться или быть излеченной. Нужно сказать открыто, что у нас в настоящее время нет той организации и дисциплинированной морской силы, на которую страна в праве рассчитывать при охране морских границ. Политическая война охватила флот целиком. Прошло достаточно времени с момента переворота, что бы мы могли оглянуться назад и дать некоторую оценку всего происходящего и затем постараться найти путь сделать флот снова боеспособным и дисциплинированным. Теперь это вопрос нашей национальной чести и благосостояния родины. Судовые комитеты, зачастую выходят из своей компетенции и неправильно понимают поставленную им задачу, беря подчас на себя решение военных и тактических вопросов. Прежде всего для этого требуется специальное образование и опыт, что имеют у нас пока только офицеры и следовательно им должно принадлежать право решения всех военных вопросов. Между тем, часто бывают случаи, когда судовые комитеты, а то и вся команда вмешивается в распоряжения командира и офицеров и своим давлением причиняет много зла, от которого страдает только наша родина. Вообще можно отметить, что у многих матросов сложилось убеждение, что революция дала им все права, отняв таковые у офицеров, а обязанности и ответственность оставила, как единственную привилегию последним. Я не отрицаю полезного значения судовых комитетов, в смысле хозяйственном и в распределении внутренней жизни корабля. Не отрицаю даже пользы дарования им дисциплинарных прав, но считаю, что таковые должны остаться и у офицеров, а особенно у старшего офицера корабля. Особенность морской службы (пребывание корабля в море) требует ограничения деятельности судовых комитетов, именно в указанных выше рамках. Для всякого здравомыслящего человека, должно быть понятно, что корабль не может управляться комитетами, так как подобное коллективное управление грозит ему неисчислимыми бедствиями. Не думаю также, что кто ни будь принципиально возражал против демократизации флота, но проведение этих мер требует обдуманности и большой подготовительной работы, а самое главное воспитание в этом отношении команды, на что требуется время. В противном случае эта демократизация выйдет однобокой и будет иметь лишь отрицательные стороны, губительно отражающиеся на всей организации флота, да еще во время войны. Я считаю этот вопрос весьма серьезным, требующим немедленной разработки, так как ложное понимаемая командой свобода начинает принимать уродливые формы вроде отбирания командой кают-компаний, как это имело место на некоторых кораблях. Это ведет к еще более резкому падению дисциплины на судах флота, которая не может быть поддержанной офицерами, потому, что, я говорю прямо, слишком много было сделано со стороны безответственных людей, что бы подорвать авторитет офицера в глазах команды. События последних дней показали, что офицеры честны в отношении своей родины и ее свободы и ничем не заслужили того отношения, которое проявлялось к ним с первых дней революции. То, что происходит сейчас, т.е. как бы перелом в сознании матросских масс, после мрачных июльских событий в смысле резолюции доверия Временному правительству, еще далеко не есть гарантия боевой готовности флота, так как часто это только лишь слова, которые теперь слишком низко расцениваются страной. Не мало мы уже имели примеров того, что под влиянием пропаганды и всяких наветов, настроение команды менялось в диаметрально противоположном направлении.

Флот нуждается в последовательных и разумных мерах, проведенных в жизнь твердой рукой правительства. Наступил момент нам, офицерам принять деятельное участие в судьбе нашего флота. Угар прошел, наступает момент отрезвления и торжества здравого смысла над стихийными явлениями революции. Переворот многих из нас застал врасплох и принудил забыть, что в наших руках есть знания и опыт, а в душе безграничная любовь к своей родине и флоту. Пусть бесчестные и безответственные люди временно подорвали наш авторитет в глазах команды, этот авторитет вернет кровь офицеров пролитая в последних боях, а отечество лишний раз убедится в том, что офицеры есть верная защита родины и ее свободы. Долг стоящих у власти идти навстречу стремлениям офицеров, людей более опытных, чем кто либо в делах реорганизации флота и честных в отношении своих обязанностей. Кроме того, что необходимо привести в порядок флот, надо и не забывать о том, что по окончанию войны флот лишится большинства офицеров по причине условий службы, при которых корабли будут управляться при посредстве митингов и резолюций. Это слишком серьезно, что бы над этим не задуматься и не повторить ошибок, имевших место во время Великой французской революции во флоте. Тогда флот остался в руках невежественных людей, лишенных не только специального, но и общего образования и он погиб, а страна поплатилась потерей престижа на всех морях.

Что бы не быть голословным в отношении всего вышесказанного, я напомню кое, что из жизни французского флота эпохи революции. Яркую картину развала и деморализации рисует нам Шабо-Арно в своей «Истории флотов». Он говорит: «Прежде чем французское правительство обратило внимание на флот, мятежи вспыхнули в портах и на кораблях, ежедневно происходили столкновения между офицерами и вожаками, слишком возбужденное самолюбие которых уже видело в анархии наиболее верное средство пробиться вперед. Морских начальников оскорбляли, арестовывали, заключали в тюрьмы и даже били. Офицеры и адмиралы, униженные и оскорбленные вынуждены были покинуть суда, тогда как за ними был целый ряд блестящих подвигов, которыми так недавно гордилась страна».

Правительство Франции, не имевшее в то время в своей среде людей любивших флот и преданных ему, разрушило его организацию созданную великим Кольбером. Результатом этого развала был целый ряд неудач и поражений французского флота. Тулон, Ирландская экспедиция, Абукирское сражение и наконец Трафальгар показали, что без дисциплины и повиновения флота нет.

Как офицер я считаю, что дальше так у нас идти не может, ибо это есть преступление. Армия и флот должны быть отделены от политики, хотя бы на время войны. Все, что растлевало до сих пор флот и армию, должно быть вырвано с корнем. Мы дошли до черты, за пределами которой - гибель государства.

Это не слова, а горькая истина, которую теперь должен знать каждый».

В августе произошло событие, которое блеснуло надеждой на спасение, тем кто не подвергался разложению большевистской пропаганды и жаждал твердой власти. Генерал Корнилов, главнокомандующий всей русской армии, рыцарь без страха и упрека, сделал попытку спасти честь родины и подавить большевистский мятеж. Но трусливое и неспособное правительство в лице Керенского, испугавшись сильного человека, его спровоцировало и объявило врагом народа и изменником революции. Войска посланные главнокомандующим на Петроград, где он хотел уничтожить гидру пропаганды и восстановить власть, остановились сбитые с толку противоречивыми сведениями и хаосом, творившимся вокруг. Главнокомандующий и командующие отдельными фронтами генералы, сторонники Корнилова, были арестованы и заключены в тюрьму. История с генералом Корниловым имела печальные последствия для офицеров. Хотя офицеры и были лояльны по отношению к Временному правительству, но сочувствие их было на стороне генерала Корнилова, прежде всего потому, что в нем видели человека способного спасти положение. Но в действительности это только казалось, а на самом деле положение было безнадежно, так как развал зашел слишком далеко и ничто не могло остановить всесокрушающий поток революционной стихии. Было уже поздно. Большевики, особенно воспользовались этим моментом царящего хаоса и с яростью набросились на офицеров, видя в них своих главных противников. К счастью в Черном море хотя и был целый ряд инцидентов на этой почве, но все кончилось без пролития крови. В Балтийском же флоте несколько офицеров заплатили жизнью за свою прямоту и убеждения. К осени 1917 года не могло быть никакого сомнения, что пропаганда большевиков имеет огромный успех среди команд флота, как и армии. Причина такого успеха была чрезвычайно проста. Большевики бросали в толпу лозунги, которые должны были расположить к ним простой народ и особенно преступный элемент. Они говорили: «Все принадлежит вам, идите и берите», «Долой буржуев», «Идите берите землю, она ваша», «Мир хижинам, война дворцам», «Долой войну». Что могло быть проще и понятнее простому, темному солдату! Что было ему до каких-то смутных идеалов и туманных целей войны. Он жаждал мира и земли. Это ему обещали и он естественно пошел за теми, кто ему это обещал. Что же касается того, что враг придет и отнимет у него землю, он этого не боялся. Русский народ знал, что нет силы, которая могла бы покорить его страну. В нее можно войти, но выбраться из нее было трудно. Гибель великой армии Наполеона была так свежа в памяти народной, что ни у кого и мысли на этот счет не было.

- «Мы пензенские, до нас не дойти», это было очень характерно для русского человека. И это было верно. Завязнешь, как в тине и не выбраться, а если и выберешься, то полуживой. Так случилось и с немцами. Словом все было просто и понятно и начался всероссийский грабеж и разгул.

Многомиллионная армия, с оружием в руках бросила фронт и пошла по домам. Это уже, впрочем не была армия, а разнузданная масса солдат, которая грабя и круша все на своем пути, людской волной затопила всю страну. Тысячи офицеров погибли в эти ужасные дни. Непроницаемый мрак, сведенный заревом пожаров, в которых гибло благосостояние и честь страны, повис над Россией. Страшные, страшные дни. Их нельзя вспомнить без содрогания. Между тем, спасшиеся из тюрьмы генерал Корнилов и его сторонники, пробрались с трудом на Дон, к казакам, где и положили начало тому ядру патриотов, из которых впоследствии выросла Добровольческая армия. Там, на Дону собирались энергичные и искренние патриоты, которые ценой своей жизни готовы были купить счастье Родины. Их было сначала немного. Но с каждым они росли по числу, находя поддержку и сочувствие казаков. Весть о Доне быстро дошла до Севастополя и вызвала со стороны большевиков страшную пропаганду, в результате которой образовались целые отряды матросов для отправки туда, с целью задавить начавшиеся патриотическое движение.

Особенной яростью и кровожадностью среди большевиков отличалась одна еврейка по имени Островская. В ней отсутствовали человеческие качества, это был какой-то зверь в образе Ундины. Она часто появлялась на кораблях, устраивала митинги и указывая на офицеров, говорила матросам: - «Вот ваши враги. Это они хотят продолжать войну, это они проливают кровь рабочих и крестьян. Уничтожайте их». Результаты не замедлили сказаться скоро. Толпы ободранных, неряшливых и вооруженных с головы до ног матросов, с красными знаменами и музыкой проходили по улицам Севастополя, направляясь на Дон, как карательная экспедиция.

Весь флот поднял вместо Андреевского флага, красные, в честь «третьего интернационала». Но, что это был за «третий интернационал», девяносто пять процентов из команд не понимало. Не понимал и я. На душе было противно и тоскливо при виде этих красных тряпок поднятых на кораблях. Люди теряли рассудок и не знали, что делали.

Общему безумию начала подвергаться и команда «Ската». Я чувствовал, что больше не могу командовать и решил уйти. Я покинул свою лодку накануне того, как на ней должен был поднят красный флаг. Большинство команды не хотело его поднимать и под всякими предлогами уходило с лодки. Оставались только те, кто были сторонниками большевизма и коммунистами.

Моя попытка совершенно покинуть флот не удавалась. За всеми офицерами следили и не было никакой возможности уйти. Тем не менее эта мысль не покидала меня. Не было сил оставаться и видеть вокруг себя творящиеся безобразия и развал и быть бессильным остановить его. В эти дни я переживал чувства, которые описать трудно. Все мне казалось кошмаром, в котором я бился без надежды освободиться от него. Помню в своем раннем детстве, мне приснился страшный сон. Мне снилось, что ведьма с огромным ножом гналась за мной готовая схватить и зарезать меня. Во сне я кричал, звал на помощь, старался отбиться от нее... Но напрасно. Мои руки не поднимались, ноги не двигались, голоса не было... То же чувство ужаса и надвигающегося страшного, я переживал в эти дни.

Итак Дон был центром, куда начали стекаться понемногу все, кто хотел лучшей участи своему Отечеству. Но было трудно пробираться сюда. За офицерами следили и особенно во флоте следили за каждым шагом, за каждым словом. Все офицеры были под подозрением. Большевики, видя в движении на Дону опасность для своей разрушительной пропаганды и разрушению России, повели наступление на Дон всеми средствами. В октябре произошел переворот в Москве и Петрограде и власть целиком перешла в руки большевиков. От пьяных рук матросов погиб главнокомандующий армией, генерал Духонин. Большевики заключили перемирие с немцами. Усилиями их и германского штаба, вместо внешнего фронта образовался внутренний. Немецкие шпионы, в шкуре коммунистов, вели пропаганду за мир, направив острие своего жала главным образом против офицерства, из рядов которых в эти страшные дни погибло много энергичных и талантливых начальников.

В подавлении восстания на Дону приняли участие и некоторые суда флота, которые в это время находились в руках судовых комитетов, т.к. образовавшийся Центрофлот особой роли не играл и с ним считались постольку поскольку это нравилось командам. Особенно часть миноносцев 1-го дивизиона была настроена воинственно по отношению к событиям на Дону. Команды часто устраивали собрания, на которых выносились резолюции с требованиями идти в Азовское море. Командиры и часть офицеров отказалась несмотря на угрозы. Этого было достаточно, что бы начать террор. Их арестовали и посадили в тюрьму, где уже сидели офицеры, причастные к расследованию о бунте во флоте в 1912 году. Тюрьма наполнялась. Наступал тот момент, который должен был ознаменоваться кровавыми расправами.

В начале декабря вернулся с Дона отряд матросов, разбитый казаками. Он привез с собой убитых и раненых и чуть не весь отряд был выпорот казачьими нагайками. Матросы вернулись в Севастополь полные ярости и неукротимой злобы. Раненых направили в Морской госпиталь и здесь освирепевшие от злости матросы с площадной бранью и угрозами требовали от врачей операции и особого ухода за своими ранеными. Прибывшие в это же время несколько новых агитаторов из Балтийского моря призывали к немедленной расправе с офицерами и буржуями. И вот 12 декабря на миноносце «Фидониси» пулей из винтовки, в спину был тяжело ранен мичман С., совсем мальчик, только, что вступивший на палубу корабля. Он умер через несколько минут. Это была первая невинная кровь пролитая в Черноморском флоте.

Между тем, после того, как я ушел со «Ската», через несколько дней мне удалось получить отпуск от начальника дивизиона на две недели и я уехал из Балаклавы в Севастополь. Мне посчастливилось получить этот отпуск за три дня до того, как всякие права от начальников были отняты совершенно и всем распоряжались комитеты. Вид Севастополя и эскадры с красными флагами производил на меня гнетущее впечатление. Атмосфера города, находящегося во власти разнузданных матросов, рыскающих по офицерским квартирам и грабивших под предлогом поиска оружия, все что им нравилось, была ужасна. Нужно было думать о защите своих семей, подвергающихся при обысках оскорблениям и насилиям. Матросские банды держали все в страхе и отвратительный произвол царил в городе. Никакой власти не существовало. Нужно было рассчитывать только на самого себя.

Для характеристики момента можно привести один случай, по которому можно судить о полном падении морали и чести среди матросских вожаков. Я уже не говорю о насилии по отношению к офицерам, которых можно было заподозрить лишь в том, что они были преданы своему долгу и родине. С точки зрения матросов, это уже было преступлением, которое должно быть караемо смертью. Но они шли и дальше. В конце лета к южному берегу Крыма подошло небольшое парусное судно, на котором оказалось несколько английских офицеров. Они принадлежали к месопотамской армии, которая при Кут-эль-Амаре была взята в плен и отправлена в глубь Турции. Один из лагерей для пленных находился в нескольких десятков километрах от берега моря. Небольшая группа офицеров решила бежать. С большим трудом ей удалось исполнить это намерение и после целого ряда приключений она добралась к морю и на маленьком суденышке отправилась на север к русским берегам. Все офицеры, за исключением одного капитана К., вернулась в Англию. Капитан К. остался с целью подготовить и достать средства для другой группы офицеров, которая должна была бежать из лагеря, и достигнуть в условное время место, откуда ее нужно было взять. Назначенный момент приближался. Бедный капитан К. со слезами на глазах умолял в течение нескольких дней у матросских вожаков, дать какое ни будь судно спасти беглецов. Ни уговоры, ни мольбы со стороны К. ни к чему не привели. Он получил отказ в самой грубой форме. Надо было видеть К. и понять его переживания. Он считал себя ответственным в жизни людей, которые ждали спасения и рассчитывали на него. Я решился попытаться помочь ему в этом и, подобрав несколько офицеров, предложил ему свои услуги. Весь вопрос был в корабле. Ни на какой военный корабль нечего было и рассчитывать. Они все были в руках матросов. Оставалась надежда на французское авизо «Жан Блан», которое с самого начала войны пришло из Константинополя, где оно было стационером и стояло в Севастопольском порту. Мы отправились на него. Находящийся на корабле французский мэтр объяснил нам, что механизмы испорчены, и судно двигаться не может. Тогда оставалось одно, попытаться найти парусное судно. Но все более или менее подходящие были реквизированы и такие находились в руках матросов. Наконец мы нашли одно утлое суденышко. В эти дни дул страшной силы северный ветер и в море был жестокий шторм с дождем и снегом. Море было ужасно. Я сказал К., что мы все готовы идти, хотя и не скрыл от него, что в такую погоду мы никак не могли рассчитывать на таком утлом суденышке благополучно добраться до берега, через все Черное море и прийти в назначенное время. До него оставалось два дня. Этот ветер нас должен был сначала донести до Босфора, а оттуда, если погода утихнет нам нужно было сделать 300-400 морских миль. В лучшем случае мы могли прийти туда через 4-5 дней, но никак не раньше. Скажу откровенно, что мы решились идти, хотя это было безумие, но на душе было так скверно, что каждый из нас был готов на все, что бы не видеть творящиеся вокруг ужасы. Что ждало нас? Что было терять? Но капитан К. взглянул на свирепствующее вокруг нас море, наше жалкое суденышко и решительно отказался от предприятия. И он был прав - мы бы не дошли. Но нам тогда было все равно. Лишь бы уйти, уйти...

Прошло несколько тревожных дней, после того как матросский отряд вернулся с Дона. Разъяренные команды требовали мести. Они хотели на миноносцах пойти в Азовское море и отомстить. Особенно яростно была настроена команда эскадренного миноносца «Гаджибей». Командир отказался вести миноносец и был арестован со всеми своими офицерами. Это произошло 15 декабря вечером. Ранним утром 16-го их, командира и офицеров повели к подножию исторического Малахова кургана и убили. Все приняли смерть мужественно. Никто не попросил ни слова пощады, пока их вели, издевались и всячески оскорбляли по дороге. В то же утро, без всякого суда были выведены из тюрьмы ранее арестованные офицеры и зверски убиты там же, на Малаховом кургане. Число жертв было 36. Вечером 15-го, я, ничего не подозревая о назревавших событиях, сел вместе с женой на госпитальное судно «Петр Великий», которое случайно шло в Батум, с тем, что бы провести свой отпуск в Тифлисе. Через несколько дней я узнал, что этот неожиданный мой отъезд был для меня в то же время и спасением. Оказалось, что в то время пока я находился на корабле и ожидал его отхода, какие-то матросы приходили за мной на квартиру с целью ареста и расстрела. Но к счастью прислуга наша ответила им, что мы ушли в гости и скоро вернемся. Матросы ушли, но вскоре вернулись, но в это время мы уже вышли в море. Утром, в море нами было получен целый ряд телеграмм о происшедших в Севастополе событиях, расстрелах и о водворении советской власти в полном объеме. По характеру этих телеграмм можно было догадаться о происшедших ужасах и чувство страха за моих товарищей оставшихся в Севастополе не покидало меня все время пути.

При входе в Батум нашим глазам представилось необычное зрелище: все пристани были усеяны толпами солдат, ожидавших подхода парохода. Едва успел он подойти к пристани, как толпы солдат ринулись на него. Серая толпа буквально захлестнула корабль. Это были части Кавказской армии, которая бросила фронт и уходила по домам. Стоявшие в порту пароходы все были облеплены серыми фигурами. Никакого порядка, ни дисциплины не было и признака. То же самое происходило и на железной дороге. Мы с большим трудом втиснулись в поезд и в купе, в котором обычно могло поместиться 8 человек, нас было вдвое больше. Это путешествие было кошмарным. Люди сидели на крышах, площадках и буферах вагонов. Поезд полз медленно и подолгу останавливался на каждой станции, атакуемый солдатами. Наконец мы добрели до Тифлиса. Здесь резко бросался в глаза характер жизни кавказской столицы. В то время, как по всей России шел террор и хозяйничали банды всяких негодяев, тут еще царил порядок и известное спокойствие. Было Рождество. Все веселились. Театры, кинематографы, рестораны все было открыто и внешний вид Тифлиса, с шумной толпой, значительно увеличенной приехавшими с Севера, был как в старое, доброе время. Было много военных, в старой форме, тогда как в самой России все было уничтожено и офицеры принуждены были одеваться в штатское платье, что бы не быть схваченными и расстрелянными.

В это время на Кавказе было так называемое Кавказское Краевое правительство, состоящее из социалистов, но преданных России и рассматривающее себя, как нечто временное, долженствующее быть смененным, по водворении порядка в стране, настоящим всероссийским правительством. О сепаратизме в то время не говорили и тенденция к нему была очень слаба. Конечно связь со страной была потеряна, так как телеграфы, почта не действовали в виду хаоса творящегося в России. Там, как и на самом Северном Кавказе образовалось бесчисленное количество всяких правительств, которые воевали друг против друга и еще больше усиливали царящую неразбериху. Идущая лавой Кавказская армия расстроила совершенно всякий транспорт, разбивая все на своем пути и действовала, как в завоеванной стране. Делалось все возможно Краевым правительством, что бы поскорее спровадить эти вооруженные банды и сохранить порядок. С трудом и с помощью организованных отрядов это удавалось. Хуже всего было в Батуме, куда приходили наводить порядки миноносцы из Севастополя и где охотились за офицерами Они наводили страх и ужас на всех. В Тифлисе я встретил капитана 2 ранга П., брат которого был расстрелян в Севастополе. Он рассказал мне о событиях и расстрелах. Рассказ его наводил леденящий ужас и напоминал худшие времен инквизиции, с ее пытками и издевательствами.

Через несколько дней, на Головинском проспекте, в сумерках, ко мне, боязливо оглядываясь вокруг подошел какой-то солдат в изодранной шинели, бледный и измученный. Я с трудом узнал в нем лейтенанта Р. Он был арестован в Батуме матросами и посажен в тюрьму, из которой он бежал спасаясь от расстрела. Теперь он пробирался в Баку, откуда хотел бежать за границу. Он же предупредил меня о том, что меня ищут и что бы я был осторожнее. Вскоре его слова подтвердились получением сведений из Севастополя о том, что искавшие меня матросы разграбили нашу квартиру и что я подлежу суду революционного трибунала. Новости, таким образом, были не из радостных и надо было ждать, когда все немного поуспокоиться. Прошел месяц. Не получая ничего более такого, что могло бы мне угрожать, я решил вернуться в Севастополь, пользуясь тем, что из Батума шел транспорт а Крым. Сфабриковав сам себе удостоверение с вымышленным именем и с печатями какой-то автомобильной роты армии, я с женой пустился в путь. По дороге я узнал, что выпущен декрет о вольнонаемной команде во флоте и стал считать себя таким образом освобожденным от военной службы. К моему счастью транспорт зашел в Феодосию. Как только я сошел на берег, судьба послала мне старшего лейтенанта Н., который с осторожностью предупредил меня о том, что мне появляться в Севастополе нельзя, что меня ищут и что мне грозит расстрел. Не теряя времени и приняв все меры предосторожности, мы решили сейчас же ехать за город на хутор к одним знакомым, с просьбой меня приютить на время. Это нам удалось и таким образом я оказался в безопасности. Жена поехала в Севастополь разузнать в чем дело. Она собрала мне все сведения о положении и приехала сама ко мне. Положение было таково, что надо было остаться на хуторе и ждать.

Хутор на котором я жил с двумя молодыми людьми, юнкерами военных училищ, находился в трех верстах от города. С него был прекрасный вид на город и порт, откуда можно было наблюдать все происходящее. Временами я ходил в город, одетый в солдатскую шинель и делал наблюдения. Часто в порт заходили военные корабли под красным флагом, по преимуществу миноносцы, команды которых терроризировали население, грабили магазины и пьянствовали. Иногда для вящего устрашения жителей, хулиганствующие матросы занимались стрельбой из орудий наводя панику на город. В начале марта, с террасы домика я увидел, что с моря приближается какие-то суда не похожие на русские. Скоро мне удалось различить турецкие флаги. Они вошли в порт и встали рядом миноносцем «Пронзительный», который накануне пришел в Феодосию. Я не утерпел и надев свою дырявую солдатскую шинель пошел посмотреть в чем дело. Оказалось, что эти суда, транспорт и канонерка привезли военнопленных инвалидов для обмена.

Турецкие морские офицеры, в форме на немецкий лад прогуливались по городу, сопровождаемые матросами с «Пронзительного». Они чувствовали себя победителями. Это было ясно выражено на их физиономиях. Чувство обиды и горечи наполнили мое сердце при виде этой картины. Мысли одна за другой сверлили мой мозг. За что, почему? Почему эти наши враги, которые всегда и повсюду были разбиваемы нами на полях сражений, ходят победителями в русском непокоренном ими городе? В чем виноват я? За, что, как преступник, я должен скрываться и в рваном рубище бродить по улицам, что бы не быть схваченным и расстрелянным? Это в награду за то, что я, как все офицеры готов был неоднократно пролить свою кровь за счастье моего народа. Какой кошмар! В эти минуты, я искренне сожалел, что вражья пуля пощадила меня столько раз за три года войны. Лучше было бы не видеть всего этого, не испытывать этого чувства разочарования и обиды. Грустный и с самыми мрачными мыслями плелся я к себе на хутор. Наша жизнь на нем протекала далеко не спокойно. Зачастую банды всяких негодяев бродили вокруг, врывались в дома мирных жителей, делали обыски, грабили и убивали. Особенно грабежи и обыски были часты, после того, как отряды бандитов именующих себя революционной армией, проходили через Феодосию после отступления от Одессы. Это было вскоре после заключения Брест-Литовского мира. Немцы, несмотря на этот похабный мир двигались на Украину. Большевистские войска, вернее банды разбойников, на транспортах двинулись в Феодосию и заполонили весь город. Они заняли все учреждения, казармы, виллы и терроризировали город и окрестности. И днем и ночью по городу шла стрельба, грабежи и обыски. Мирное население скрывалось где кто мог. То были ужасные дни. Надо было быть все время начеку и готовым защитить свою жизнь. Газеты, которые мы доставали с трудом, они были конечно большевистскими, так как никакой другой печати не существовало, говорили о продвижении немцев, об образовании новой революционной красной гвардии, долженствующей защитить свободу. На самом же деле эта красная гвардия удирала во все лопатки, и немцы шли вперед без всякого сопротивления со стороны красной армии. Мы видели это собственными глазами. Оставалось только ждать и надеяться, что русский народ образумится.

Между тем в Севастополе и Крыму произошли следующие события. В январе в Крыму произошло так называемое татарское восстание. Небольшая часть татарского населения, под руководством офицеров и солдат, скрывавшихся в горах от большевиков, объединилась в целях самозащиты и противодействия грабежу и насилиям. Конечно, большевистские заправилы представили это, как контрреволюцию. Были составлены отряды из судовых команд и рабочих порта с насильно поставленными под угрозой смерти офицерами флота, которые двинулись вглубь полуострова для усмирения. Слабые отряды восставших не могли сопротивляться долго и рассеялись. Это событие послужило поводом к новым поголовным арестам и расправе. Севастопольская тюрьма беспрерывно наполнялась. Один из арестованных ранее офицеров, так рассказал мне о событиях происшедших в феврале, вскоре после этого восстания: - «Мы, «старые» арестанты, образовали свой маленький Красный крест и поддерживали вновь прибывших провизией и морально. «Товарищи в ленточках», матросы и некоторые рабочие, занимавшие караулы в тюрьме, всячески издевались над нами и не раз грозили расстрелять нас, но пока все обходилось благополучно. Начался суд, вернее расправа «революционного трибунала». Судили в Морском собрании и приговоры в большинстве случаев выносились беспощадные. Мы, заключенные жили дружной семьей: читали, пополняли свои знания, особенно иностранные языки, играли в шахматы и военно-морскую игру, спорили о текущем моменте, пилили дрова, топили печи, составили приличный хор, пели по праздникам в тюремной церкви и с нетерпением ждали дней свидания с близкими. Эти дни для нас были особенно дороги. Каждый из нас в течении 15 минут мог побеседовать со своими родными. После свидания мы делились между собой новостями, пока унылый звон колокола не возвращал нас к суровой действительности и нас запирали по камерам. Так протекала наша жизнь в тюрьме. Накануне кошмарной февральской ночи, после вечерней поверки, как всегда нас заперли по камерам. Часов до 11 в нашу камеру № 8, находившуюся против камеры № 4, долетал смутный говор запертых там и веселый, заразительный смех мичмана К., который часто нарушал мертвящую тишину тюрьмы. В 11 часов вся тюрьма затихла. Ничего не подозревавшие люди уснули.... , а под покровом ночи на кораблях решалось гнусное и ужасное дело... Там решалась судьба многих ни в чем не повинных людей. Подогреваемая кровожадными статьями, выходившей тогда в Севастополе интернациональных газет «Таврическая правда», «Путь борьбы» и речами Троцкого и других комиссаров, разнузданная банда матросов, «честь и гордость» революции, собрала свой митинг и дала «Ганнибалову» клятву уничтожить офицерство и буржуазию. Мы, пленники советской, коммунистической власти мирно спали, веря в заверения советских заправил, что нам не угрожает никакая опасность, а если таковая будет, Совет примет все меры к нашей защите. Мы мирно спали и многим из нас грезились семья, воля, погибающий флот и милая наша, несчастная Родина. Мы спали, а участь многих из нас уже была решена... В 3 часа ночи, 20 февраля, ворвалась в тюрьму первая банда матросов. Она по списку потребовала пять заключенных. Комиссар по телефону запросил Совет, который в эту ночь заседал во дворце командующего флотом. Оттуда ему ответили, выдать тех кого потребуют матросы. В этом списке были контр-адмирал Львов и еще 4 офицера. Им связали руки назад и повели. По дороге к месту убийства их истязали, били прикладами, волокли за бороду адмирала Львова и всячески глумились. Расстреляв свои жертвы, негодяи продолжали их бить прикладами ружей. Мы, оставшиеся в тюрьме, ждали своей очереди. Мы простились друг с другом, наскоро написали письма родным. В 4 часа утра в тюрьму ворвалась вторая банда. Эти брали без списка, кто подвернется под руку. Взяли капитана 2 ранга В., подполковников Ш. и Я., лейтенанта П., мичманов Ц., Д. и К. и еще нескольких. Всем обреченным связали руки и они пошли на свою Голгофу, не прося пощады у своих палачей, только у юного мичмана Ц., выкатились две слезинки. Их увели, а нам, оставшимся сказали: - «Мы еще придем за вами». Минут через 15-20, глухо долетел в камеру звук нестройного залпа, затем несколько одиночных выстрелов и все смолкло... Мы ждем своей очереди. Тускло светит рассвет. в переплетенное решеткой тюремное окно... Тихо, тихо кругом. Мы лежим на койках и глаза наши то обращены к иконе, то на окно откуда медленно, медленно приближался рассвет. Что пережито нами в те минуты - не в силах описать ни одно перо. Но вот послышались шаги, говор... звякнули ключи, провизжал отпираемый замок и этот звук точно ножом кольнул в сердце. «Они, все кончено»... мелькнула мысль. Но это оказались надзиратели, которые выводили нас на поверку в коридор. Пустые и мрачные стояли те камеры, откуда вчера доносился смех юного мичмана... Казалось незримый дух убитых витал в них... Сколько в эту страшную ночь было убито народа, никто не знает. Утром грузовые автомобили собирали трупы и свозили их на пристань. Доверху наполненные телами убитых баржи выводились в море и там, с привязанным к ногам балластом бросались в воду.

В других портах Черного моря, хотя и не было массовых убийств, но одиночные расстрелы, как офицеров, так и мирных жителей имели место. Так погибло несколько десятков офицеров. Невероятный по жестокости случай произошел в Новороссийске в январе 1918 года. Команда эскадренного миноносца «Фидониси», схватила всех офицеров стоявшего там пехотного полка и зверским образом перебила всех. Трупы несчастных и тех из них, кто не успел еще умереть, живыми бросили в воду.

Крым, этот цветущий сад России, был подвержен грабежу и бесшабашному разгулу негодяев, на которых не было ни суда, ни управы. Конечно, участие в убийствах и грабежах принимала участие сравнительно небольшая часть команд Черноморского флота и те, кто по своему характеру были преступниками, остальные же, порядочные люди, уже давно покинули флот и ушли по домам или терроризированные, остались безучастными.

При такой обстановке полного развала прошла зима 1917-1918 годов. Несмотря на заключение Брест-Литовского «похабного» мира и победные реляции красной «революционной» армии, немцы двигались на юг России. «Храбрая», революционная армия бежала при виде наступающих германских войск, вернее даже при слухе, что они наступают.

В конце апреля германские войска вступили в Крым. Животный страх овладел большевиками и они заметались во все стороны ища спасения. Главные заправилы захватив с собой деньги и украденные драгоценности заблаговременно удрали, оставив одураченных ими людей на произвол судьбы. И вот вскоре наступил тот момент, когда сами матросы увидели, что без помощи униженных и преследуемых ими офицеров, они обойтись не могут. Все чаще и чаще стали на судовых митингах голоса, что власть нужно отдать адмиралу и офицерам и что только они могут спасти положение. Но, увы, это было запоздалое решение. В середине апреля в Морском собрании состоялось заседание Центрофлота, политических партий и командиров судов, на котором, конечно не могло быть принято какое либо определенное решение. Как только весть о приближении неприятеля дошло до большевистских кругов, они начали делать лихорадочные, но совершенно бессмысленные приготовления к защите Крыма на Перекопском перешейке. На самом же деле все это было сплошная бутафория, т.к. ни армии, ни власти не существовало. Совершенно растерявшиеся от страха большевики, распространили среди населения печатно и устно, слухи об удачных для них боях, о поражении империалистов и капиталистов, наступающих на Советскую республику вместе с офицерами и попами. В Севастополе начинается форменная паника. Все пытаются найти какую-то власть и не находят. Вчерашние коммунистические кумиры исчезли. Центрофлот и другие большевистские учреждения готовились к бегству и потеряли среди матросов и рабочих всякий авторитет. Наконец 29 апреля, на линейных кораблях «Свободная Россия» и «Воля» команды решают обратиться с просьбой к адмиралу Саблину, взять власть в свои руки. Матросы дают клятвенное обещание исполнять беспрекословно приказания адмирала и в случае нужды принудить к повиновению, огнем 12 дюймовых орудий непокорные суда. Но видя безнадежность положения адмирал Саблин сначала колеблется, не веря командам, потом решает принять командование. Он надеялся спасти суда путем украинизации и приказал поднять на кораблях украинские флаги. При вступлении германских войск в Малороссию (Украину), там образовалось новое правительство гетмана Скоропадского, которое было под влиянием и контролем германского командования, но которое считалось «независимым» государством. Вот почему адмирал Саблин решился на украинизацию флота и одновременно послал правительству Украины и германскому командованию телеграмму с просьбой приостановить наступление на Крым и в то же время послал парламентеров для переговоров. Ответа на телеграмму, никакого не последовало и германские войска через некоторое время уже подошли к Симферополю. Переговоры парламентеров не привели ни к каким результатам и немцы продолжали движение на Севастополь. Между тем приказ адмирала о поднятии украинского флага было исполнено дредноутами и частью миноносцев. Большая часть миноносцев осталась под красным флагом и готовилась выйти в море. Попытка офицеров уговорить команды к повиновению, не привела ни к чему. Тогда, что бы избежать кровопролития и возможного разгрома города, адмирал сам приказал непокорным миноносцам выйти в море, что и было ими исполнено. Дредноуты и часть оставшихся миноносцев сгруппировались на Северном рейде, ожидая приказаний.

30 апреля германские войска подошли к Севастополю и установили полевые батареи на Северной стороне.

При подходе немцев, Севастополь опустел. Все грабители, жулики, именовавшие себя защитниками революции, бросились бежать. В городе осталось мирное население, которое жаждало покоя и безопасности. Кто бы ни пришел в эти страшные дни, но кто бы мог дать порядок, ему были бы рады. Так было и с приходом германцев. Адмирал Саблин, видя невозможность никаких переговоров, приказал эскадре сняться вечером. Как только линейные корабли дали ход, германские батареи открыли по ним огонь, освещая рейд световыми ракетами. Несколько снарядов попали в «Свободную Россию» и ранили 3 матросов. Вышедшие перед этим на рейд подводные лодки, поспешно вернулись назад, т.к. команда их начала митинговать, а кроме того на лодках было очень мало хороших офицеров, без которых матросы боялись выйти море. На них за время революции осталась по преимуществу неопытная молодежь, которая не умела погружаться и маневрировать. Все лодки вернулись к своей базе и были сейчас же брошены командами, разбежавшимися во все стороны.

Утром 1 мая германские войска вступили в Севастополь. Они с музыкой прошли по пустынным улицам города. Никто их не встречал и не приветствовал. Но в этот день каждый мирный житель вздохнул облегченно, зная, что в эту ночь никто не придет его ограбить или убить.

Между тем, согласно приказа адмирала, все суда покинувшие Севастополь пришли в Новороссийск. Эскадра состояла из судов построенных за время войны и представляла из себя лучшие единицы Русского Черноморского флота. Все старые суда остались в Севастополе, покинутые командой. Эскадренный миноносец «Гневный», который при попытке ухода выскочил на берег на рейде, был взорван и всем своим корпусом лежал на берегу.

Что касается личного состава ушедшей эскадры, то офицеров на ней было сравнительно немного, т.к. часть офицеров была убита, часть блуждала в Крымских горах, часть пробралась на Дон, где образовалась Добровольческая армия, а часть осталась в самом Севастополе. Матросский состав так же значительно поредел. Много старых матросов ушло по декрету, по которому флот переходил на вольнонаемную систему. На судах по преимуществу оставались матросы призыва последних годов, которые были самым ненадежным элементом во всех отношениях. Новороссийск, куда перешел флот, был хорошим портом Северного Кавказа, но совершенно не приспособленным для стоянки военного флота.

Перед приходом на Северный Кавказ, образовалась Черноморско-Кубанская Республика, которая ничего кроме названия не имела и в которой творился тот же хаос, что и во всей России. В самом городе скопились эшелоны красноармейцев бежавших из Одессы и Крыма при наступлении немцев. Это были просто бандиты, награбившие вдосталь на юге России, намеревавшиеся пограбить еще в Новороссийске и на Кавказе. Население несчастного города с ужасом ожидало прихода флота под красным флагом. Оно с ужасом вспоминало посещение порта большевистскими кораблями, зверские убийства, грабежи и погромы и поэтому от прихода эскадры ничего не ожидало, кроме плохого.

Между тем последние события в Севастополе и переход в Новороссийск несколько отрезвил команды. Матросы увидели, что в критическую минуту их вожаки, забрав деньги, исчезли, бросив их. Они на опыте убедились, что те кто произносил пышные речи, призывал их к защите свободы, клеймил офицеров, оказались попросту мерзавцами. Те же, кого они сами преследовали и убивали, в трудную минуты, оказались вместе с ними.

Настроение команд судов совершенно изменилось и они начали заметно праветь. На одном из кораблей, в первых числах мая собрались все командиры, комитеты судов и представители команд и общим голосованием просили адмирала Саблина. Он согласился при условии поднятия на на кораблях Андреевского флага и уничтожение всякого выборного начала. Адмирал произнес на этом собрании перед командой речь, которая произвела большое впечатление на присутствующих.

«Принимая власть, - говорил он, - «на этих условиях, я при поддержке команд надеюсь привести суда в боеспособное состояние, но спасти флот не берусь и не могу, так как это зависит не от меня. Спасти флот можно, только имея хоть небольшие, но дисциплинированные сухопутные войска, которые могли бы защитить Новороссийск с суши в случае наступления немцев. Войск же таких нет и получить их неоткуда... Сейчас, вот, вы обратились ко мне и офицерам, тем офицерам, которых вы расстреливали, унижали и оскорбляли. Офицеры эти в количестве не многим более сотни, забыли все и бросив свои семьи ушли с вами дабы спасти корабли. Вот, как сильна в них любовь к России и преданность родному флоту. Так уважайте же и берегите своих офицеров. Теперь вы сами видите, куда вас завели красные лозунги и фразы излюбленных вами революционных вождей, ваших кумиров. Наступила тяжелая минута, и ваших кумиров нет с вами. Где они? Покинутые ими, вы вновь обращаетесь ко мне, больному изможденному старику и просите спасти. Должен вас предупредить, что против офицеров и в частности против меня будет вестись агитация. Уже сейчас есть среди вас подлые гады, которые начинают свое дело, но вы должны сами вырвать их из своей среды.

Да здравствует наша дорогая, истерзанная, несчастная Россия! Да здравствует славный Андреевский флаг!

С этого дня, на эскадре водворился обычный, старый порядок. Эскадра взяла в свои руки охрану города и совершенно очистила его от красноармейцев и всякого вредного элемента. Суда начали краситься, чиститься, ремонтировать механизмы и заниматься учениями. Между матросами и офицерами отношения были прекрасными. Как характеристикой царящего настроения, может служить следующий факт. В Новороссийской тюрьме сидели пленные Корниловские офицеры в количестве 49 человек, которые с приходом эскадры ожидали для себя верной смерти. Матросы узнав об этом, немедленно их выпустили и предложили желающим поступить на суда, оказывая им особое внимание.

На всякий случай окрестности города начали укрепляться и в некоторых пунктах были установлены крупные орудия, снятые с судов. Между тем политические и военные события шли своим чередом. В следствии полной отрезанности Новороссийска от внешнего мира, адмирал не мог знать в точности, что происходит и принужден был питаться, только лишь слухами. Такое положение крайне тяжело отзывалось на всех. Самые разнообразные слухи доходили до города и нервировали состав эскадры. Говорили, что немцы наступают на Кубань, что они заняли Грузию и двигаются на Северный Кавказ, где сражалась Добровольческая армия. Вся страна была охвачена пожаром междоусобной войны. Москва молчала.

Спустя некоторое время, по приходе эскадры, адмиралом была получена от германского фельдмаршала Эйхгорна следующая телеграмма: «Новороссийск, адмиралу Саблину. Суда бывшего Черноморского флота, находящиеся в Новороссийске, не раз нарушали Брест-Литовский мирный договор и принимали участие в борьбе против германских войск на Украине. Потому никакие дальнейшие переговоры немыслимы до тех пор пока суда не вернутся в Севастополь. Если это условие не будет исполнено, то германское верховное командование на Востоке будет считать себя вынужденным продолжать наступление по побережью. Эйгорн».

И действительно, после этого все чаще и чаще перед портом появлялись подводные лодки и над городом летали германские аэропланы. Адмирал в ответе сообщил фельдмаршалу Эйгорну, что у порта и берегов есть минные заграждения и что возможны несчастные случаи. Ответа на телеграмму не последовало, но появления лодок и аэропланов сделались значительно реже.

Прошло некоторое время и смолкнувшие было большевики подняли голову и принялись снова за пропаганду против офицеров. Первое время она не производила никакого впечатления, пока обстановка не приняла другой оборот.

В начале июня, из Петрограда прибыл член морской коллегии, бывший матрос и привез секретные документы. Адмирал познакомил с содержанием документов нескольких высших офицеров и решил после этого ехать в Петроград, выяснить положение и достать снабжение для эскадры, в котором она крайне нуждалась. В командование эскадрой вступил командир линейного корабля «Воля», капитан 1 ранга Тихменев. Новый командующий собрал флагманов эскадры и сообщил им содержание документов. В этих документах, подписанных Лениным, Троцким и начальником генерального штаба, содержалось приказание потопить флот и никакого пояснения событий и обстановки не давалось. Поэтому командующий, за подписью всех флагманов эскадры послал следующую телеграмму: «Москва. Ленину и Троцкому. Совет флагманов собравшийся 7 июня на лин. корабле «Воля», ознакомившись с секретным докладом Морского Генерального штаба и предписанием за №, постановил: ввиду того, что никакая реальная опасность от наступления германских войск со стороны востока, так и Керченского пролива Новороссийску не угрожает, то корабли уничтожать преждевременно. Попытка отдачи такого приказа будет принята за явное предательство».

В это время до эскадры уже дошли слухи о казни в Москве капитана 1 ранга Щастного, командующего Балтийским флотом, за то, что он не исполнил аналогичный приказ большевиков и спас флот, переведя его из Гельсингфорса в Кронштадт. 10 июня командующим был получен целый ряд телеграмм, из которых было ясно, что германское командование предъявило ультиматум о переводе эскадры в Севастополь к 19 июня. Затем была прислана из Москвы, за подписью Совнаркома открытая телеграмма с приказанием перевести эскадру в Севастополь и одновременно шифрованная следующего содержания: «Вам будет послана открытая телеграмма - во исполнение ультиматума идти в Севастополь, но вы обязаны этой телеграммы не исполнять, а наоборот уничтожить флот». Не могло быть сомнения, что «рабоче-крестьянское» правительство ведет нечестную игру и ради каких-то таинственных целей, хочет утопить эскадру. Когда об этой телеграмме стало известно командам негодованию их не было конца. Но нашлось и много таких, которые были за исполнение приказа и потопление судов. Раскол начался. Наладившиеся было жизнь и порядок - нарушились. Начались беспрестанные заседания и митинги на кораблях. Большевистские агитаторы работали во всю. Эскадра была страшна для большевистских заправил, так как находилась под влиянием офицеров. Нужно было ее уничтожить. Немцам это тоже было на руку. Проклятая пропаганда коммунистов велась так сказать на возбуждении национального чувства: «Как отдать корабли врагу?!»... На самом же деле это было совсем не то, они просто преследовали свои цели и только.

Командующий эскадрой пытался выйти из положения и спасти корабли. Но откуда можно было ожидать поддержки и помощи... Неясность обстановки и моральное потрясение личного состава до предела усложнили положение. Тогда командующий путем тайного голосования всего состава, решил выяснить судьбу эскадры. Подсчет голосов дал 900 за возвращение в Севастополь, за уничтожение судов 450 и 1000 человек не высказали ни да, ни нет. Мнения офицеров тоже разделились и образовалась небольшая группа, которая ратовала за потопление эскадры. Это еще больше усилило смятение среди матросов и большинство из них совсем потеряли голову.

На последнем состоявшемся собрании, команды потребовали разделить деньги находящиеся на судах, в виду того, что судьба эскадры неизвестна. Назначенная финансовая комиссия постановил все выдать жалование за пять месяцев вперед и кроме того, еще пособие в зависимости от числа лет службы.

Несмотря на то, что большинство команд высказалась за переход эскадры в Севастополь, среди оставшегося меньшинства и воздержавшихся, пропаганда большевиков делала свое дело. Какой же в действительности нужен был выход из создавшегося, крайне сложного и запутанного положения. Военная история мира не имела подобного случая. Никогда в истории народов не было положения, в котором оказалась несчастная Россия. С одной стороны не выполнить ультиматум Германии и утопить корабли, значит дать ей право занять наиболее богатые области России и следовательно усилиться. С другой стороны возвращение в Севастополь было противно военной традиции. Если бы немцы исполнили своего слова и забрали бы корабли, Что могла дать им эта крохотная, в сравнении с морскими силами союзников, эскадра, да еще в запертом Черном море? Усилила бы эта эскадра немцев на море - конечно нет. Между тем потопление лучших кораблей было бы непоправимым ударом для России на юге. Здравый смысл требовал вести корабли в Севастополь. Кроме того, ход военных событий и истощение Германии, не оставляли сомнения, что она проиграла войну.

Последующие события на эскадре сложились следующим образом. Командующий приказал к утру 16 июня приготовиться к походу. В этот момент все суда стояли у пристаней и у мола. Поэтому всякому желающему можно было войти на любой из кораблей, что и способствовало на многих судах, особенно на миноносцах, успеху пропаганды и блужданию умов. Между тем весть об уходе эскадры облетела город и тысячная толпа народа, подогреваемая большевиками направилась в порт, с плакатами, песнями и пр. с явно выраженным намерением помешать уходу судов.

Видя такое положение, часть командиров миноносцев отошла от пристаней. За ночь многие из команд не желавшие идти с кораблями, ушла на берег, причем это были по преимуществу те, кто имел за собой, что либо преступное и поэтому боявшиеся возвращения. Многие уходили, возвращались и снова уходили. Толпа всякого народа, ринувшаяся в порт, проникла на миноносцы, стоявшие у пристаней и уже покинутые командой. и принялась их грабить. Линейные корабли развели пары, но еще продолжали стоять у мола. Несколько агитаторов из толпы пробрались на «Свободную Россию», которая не убрала сходни, следствием чего менее устойчивая команда последней, под влиянием речей агитаторов, в подавляющем числе покинула корабль. Видя, что положение становится критическим, и что команды на судах, решивших идти в море начинают колебаться, командующий сигналом приказал вытягиваться на рей. По сигналу вышли на рейд линейный корабль «Воля» (брейд-вымпел), эскадренные миноносцы: «Поспешный», «Дерзкий», «Беспокойный», миноносец «Живой» на буксире с «Жарким», оставленным командой, гидрокрейсер «Троян» и эскадренный миноносец «Пылкий». Все эти суда встали на якорь на внешнем рейде. Пока они стояли там, к ним беспрерывно на шлюпках и катерах подходили различные типы, пытаясь уговорить команды вернуться, но безуспешно. Поздним вечером из порта вышел эскадренный миноносец «Громкий» с несколькими человек команды и командиром, имея намерение затопиться. На предложение его взять на буксир, командир ответил, что он сам дойдет до того места куда ему нужно и пройдя немного, открыл кингстоны и медленно погрузился на дно. Попытка вывести дредноут «Свободная Россия», оставленный командой не увенчалась успехом, так как пароход «Херсон», отказался его буксировать под влиянием пропаганды. К ночи эскадра, не дожидавшись выхода остальных судов вышла в море. По уходе части эскадры, в Новороссийск приехал комиссар, присланный из Петрограда для уничтожения судов. Он произносил демагогические речи, стараясь доказать, что в потоплении флота виновато кадровое офицерство, что оно же виновато в заключении Брест-Литовского мира и прочую ложь, на которую способен человек лишенный чувства порядочности. Он руководил потоплением оставшихся судов. Линейный корабль «Свободная Россия» был отведен на глубину 26 сажен и утоплен минным залпом с миноносца «Керчь». Остальные миноносцы и несколько транспортов были выведены на внешний рейд и все затоплены на небольшой глубине. Так кончились трагические дни для Черноморского флота. Что пережили и перечувствовали русские морские офицеры в эти мрачные дни, может понять только те, кто любит свой корабль и кто посвятил свою жизнь флоту. Утром 19 июня меньшая часть Новороссийской эскадры пришла в Севастополь. Немцы встретили ее, приняв все предосторожности на всякий случай. Они сняли замки с орудий, отобрали оружие, но не взяли корабли. Они остались стоять под Андреевским флагом в глубине Южной бухты с тем личным составом, который пришел на них.

Между тем в Феодосии, которая была совершенно отрезана от внешнего мира и питалась, только слухами, самыми разнообразными и противоречащими друг другу, во второй половине апреля наступило некоторое затишье. Наводнявшие ее до этого времени красные бандиты стали исчезать с поразительной быстротой. Мирное население города и окрестностей могло вздохнуть свободно и спать спокойно. Все чаще и упорнее стали носиться слухи, что в Крым идут отряды гайдамаков, двигающихся с Украины. О немцах не говорили совершенно и поэтому у всех было убеждение, что на днях мы увидим украинские войска. Город готовился их встретить с цветами, как своих освободителей. На душе у всех было радостно и легко. Южная весна, наступившая, как-то сразу усиливала это праздничное настроение населения. В конце месяца, выйдя ранним утром наружу я услыхал звук мотора и вскоре высоко над собой увидел аэроплан. Он покружился над городом и исчез через несколько минут за верхушками Крымских гор. Трудно было судить, чей это аэроплан, но вид его навел меня на размышления. Я, как и все находился под влиянием царивших слухов и ни одной минуты не сомневался в том, что это был русский аэроплан, принадлежавший очевидно наступавшим войскам. Прошло два дня и вот ранним утром я увидел с холма, двигающийся отряд пехоты. Он находился еще далеко от города, но с трудом можно было разобрать, что это регулярная часть, совсем непохожая на те бесчисленные банды, которые мы видели за последнее время. Все население города высыпало на улицы, украсившимися национальными и украинскими флагами. - «Идут гайдамаки...» - слышалось повсюду, - «скоро они войдут в город... Слава Богу, наконец-то!». Народ радостно волновался. Прошло несколько времени томительного ожидания и наконец перед городом, на шоссе показался отряд всадников, который с осторожностью продвигался вперед. Вид всадников, в совершенно незнакомой форме, внес сразу какое-то смятение. Они были так непохожи на русских. Прошло еще несколько минут и перед широко раскрытыми глазами публики прошел германский разъезд. Радостный говор стих, приготовленные букеты цветов сразу же куда-то исчезли и толпа народа, озираясь с недоумением, стала быстро расходиться. Через два часа улицы города были наполнены германскими войсками, ожидавшими расквартирования.

Горький осадок был в душе каждого россиянина, проходившего мимо развивающегося германского флага, над зданием, где размещалась немецкая комендатура, но чувство страха за себя, за жизнь своих сыновей, за честь своих дочерей, исчезла в душе мирного обывателя. Таково было настроение у всех, кто в течении полугода ничего, кроме грабежей, убийств и бесчестья не видел вокруг себя. На другой день утром я уехал в Севастополь. Когда поезд проходил по берегу Южной бухты, я увидел германский флаг на русских судах, покинутых, мертвых... На Северном рейде под флагом полумесяца стоял красавец «Гебен». Щемящая тоска, невыразимая боль в сердце и чувство незаслуженного оскорбления, овладели мною. Передо мной была пропасть, в которую рухнуло все, что было дорого, что красило жизнь, ради чего стоило жить и жертвовать собой. Над Родиной нависла мгла, надежда куда-то ушла далеко, далеко... и вера поколебалась. Куда идти? Что делать? Вот мучительные и неразрешимые вопросы, которые стояли передо мною в эти дни. Да и не только передо мною, но и каждым офицером, оставшимся без флага, без корабля. Осталось одно - Добровольческая армия. Но где она, что с ней...? Есть ли она наконец? В те дни мы не знали ничего.

Украинское правительство гетмана Скоропадского с помощью немцев пыталось водворить порядок в Малороссии, но конечно не имело за собой ничего, кроме бутафорских гайдамацких полков, очень малочисленных и чиновников сидящих в различных, многочисленных учреждениях. Киев был столицей Украины и там было сосредоточено все управление. Было даже Морское министерство, так как Одесса и Николаев входили в состав Украины, но кораблей, за исключением нескольких тральщиков не было. В Морском министерстве были те же русские морские офицеры, из которых почти все смотрели на Украинское государство, как на нечто временное и искусственное, явившееся следствием событий и долженствующее стать снова той же Россией, когда водвориться порядок в стране и исчезнут большевики. Говорить об ориентации на Германию было смешно. Просто с германской оккупацией мирились, как с неизбежным и кратковременным. Огромная масса морских офицеров осталась без средств к существованию и перебивалось, что называется с хлеба на квас, имея случайный заработок. многим пришлось добывать себе и семье пропитание тяжелым трудом простого грузчика, поденщика и прочее. В эти тяжелые дни Украинское Морское ведомство пришло на помощь, занеся всех желающих офицеров в список резерва украинского флота и платя жалование, ничего не требуя взамен этого. Сначала из проформы хотели потребовать присягу Украинскому государству, на верность службы, но потом и этого не требовалось. Давали украинскими деньгами по 450 карбованцев, что было достаточно для самого необходимого. Словом это была поддержка без всякой задней мысли и с желанием помочь.

За время германской оккупации на юге России, германские военные власти, хотя и вели себя, как в завоеванной стране, но надо им отдать справедливость, держали себя корректно. Конечно они забирали все, в чем нуждались, особенно хлеб и продукты и пребывание их тяжким бременем ложилось на население, но все же это было лучше, чем наглый и безудержный грабеж красных. Они поддерживали порядок в взволнованной стране, содержа для этой цели огромное количество войска, которое приходилось снимать с фронта. Заняв богатую область России, немцы получили подкрепление в материальном смысле, что было крайне необходимо в их положении. Но, забирая продовольствие, они само того не замечая получали яд, который их отравил.

За время оккупации германское командование беспрерывно меняло воинские части, которые приходили с фронта, как бы на отдых. За это время коммунистическая пропаганда сделала сразу свое дело.

Но видимо германские офицеры этого не понимали. Нескольких из них я знал и в беседе с ними всегда говорил об этом и доказывал им, что они будут разбиты и скорее чем думают, несмотря на блестящее в этот момент, военное положение Германии. Их убеждение было таково, что все то, что произошло в России есть не только ее дело, но и дело всего мира, и что опасность коммунизма есть общая опасность, против которой нужно начать борьбу сейчас не медля, иначе Европа будет потрясена. Но в то время это все было лишь понятно для тех, кто видел коммунистов и знал их средства борьбы. Это средство было не оружие, а девиз: «Грабь и тебе ничего за это не будет». Естественно, что Германия, которая непосредственно коснулась революционной России, должна была получить значительную дозу коммунизма. Ее прекрасная, дисциплинированная армия не устояла против страшной заразы и поддалась.

Я не хочу сказать этим, что коммунистическая пропаганда была причиной поражения Германии, но это был удар для нее более сильный, чем вступление Америки в ряды союзников. Германия исчерпала свои жизненные силы до вступления Америки и война была ею проиграна окончательно, после того, как она подточила сама дисциплину своей армии, вступив в пределы России, зараженной коммунистическим ядом. Утомленному войной народу надо было немного, что бы сломить его окончательно и этим немногим и была оккупация юга России.

Что касается использование германскими морскими властями, оставшихся в Севастополе русских военных судов, то ими были взяты 2 маленьких миноносца, 2 подводные лодки, на которых немцы, как ни странно не могли погружаться. Мне неоднократно пришлось видеть попытку погрузиться на наших лодках германскому составу, с помощью крана, который концами поддерживал лодку. Картина была довольно комичная. Из этих попыток ничего не вышло и дело кончилось тем, что немцы их оставили, сделав несколько походов над водой.

Турки, по приходе в Севастополь, поспешили увести на буксире крейсер «Прут», бывший «Меджидие», находящийся еще с дореволюционного времени в ремонте и почему-то расхитили фотографическую лабораторию флота, в которой хранилось много интересных фотографий сделанных за войну.

Мастерские порта были конечно в распоряжении германского командования, но работали очень вяло и с постоянными забастовками. Что же касается портовых кладовых, в которых еще после господства большевиков было много ценного добра, особенно металлов и корабельных принадлежностей, то все это было забрано немцами.

В конце сентября, когда война была явно проиграна немцами, они совершенно внезапно, без всякого предупреждения и против данного обещания, заняли своими командами отряд судов пришедший из Новороссийска, удалив весь личный состав отряда. Через три дня на этих кораблях был поднят германский военный флаг. С невероятной быстротой на линейном корабле «Воля» они начали работать и приводить его в порядок. Ремонтировали машины, грузили снаряды, словом готовили корабль, выведя его на Северный рейд. Но этим дело и кончилось, так как им не пришлось им воспользоваться - война была кончена.

Во время германской оккупации, морским начальником, около которого группировались русские морские офицеры, был контр-адмирал Клочковский, бывший начальник подводной бригады. Он был в этот период времени украинским морским представителем в Севастополе. Роль его была конечно малозначащая, но к нему все обращались в случае нужды, так сказать по преемственности военного началия.

Надо сказать, что в это время в Севастополе была группа морских офицеров подводников, которая имела тайную организацию, цель которой заключалась в том, что бы в удобный момент захватить одну из плавающих подводных лодок и уйти на ней на Кавказ к Добровольческой армии. Дело вели осторожно, что бы не привлечь подозрения немцев. Организация эта работала, собирая состав лодки, для ее увода. Планировалось захватить лодку ночью, погрузиться на месте и выйти под водой из Севастополя. Почти все уже было готово, как совершенно внезапно адмирал Клочковский призвал предполагаемого командира «Тюленя», капитана 2 ранга Погорецкого и сообщил ему, что германское командование передает подводные лодки русским морским офицерам и просит занять их в этот же вечер. Так как почти весь состав был у нас подготовлен, то мы немедля, через час явились на подводную лодку и заняли ее. Она была уже покинута германским составом. С невыразимой радостью мы все явились на свое старое «пепелище», правда наполовину уничтоженное и с поспешностью принялись за работу. Через день у нас уже работали машины и велась зарядка аккумуляторов. Другие суда были также возвращены и укомплектовывались малочисленным, сборным составом, по преимуществу из офицеров.

Между тем, среди немцев что-то происходило. Мы еще не знали, что на фронте происходят какие-то события, так как прессы, за исключением случайной и совершенно неосведомленной не было. Немцы естественно ничего не печатали. Здесь нам пришлось наблюдать вновь те же картины, которые мы сами видели и пережили. Германские матросы и солдаты, дотоле дисциплинированные, ходили по улицам в небрежном виде, устраивали митинги, местом которых было наше Морское собрание, которое было занято германскими офицерами. Их уже там более не было. По собранию шатались германские матросы, галдели и бесчинствовали. Для нас было достаточно видеть это, что бы все понять. Ясно, что в Германии революция и война проиграна. Коммунисты заработали вовсю. Я не скажу, что все мы злорадствовали, но были довольны в душе, видя, как наши недавние враги гибнут. Чувство это было естественно и нельзя за него упрекнуть. Слишком было много нами было пережито и перенесено за это время. Но, когда, через несколько дней, к нашей базе пришли четыре германские подводные лодки, вернувшиеся из Константинополя и в глубокой тишине спустили свои победоносные флаги, мы поняли чувства, переживаемые в этот момент германскими офицерами и разделяли их. Что бы там ни было, но они были враги достойные уважения.

Германские войска покидали Севастополь. На смену им должна была вскоре придти союзная эскадра. В октябре, первым пришел в Севастополь английский легкий крейсер «Кантерберри» с миноносцем. Это были разведчики. Многое возлагало на приход союзников, утомленные русское население. Их ждали, как манны небесной, будучи уверенными, что они помогут в трудном положении, что они поймут его и не забудут кровь миллионов русских солдат, пролитую вместе, от которой уже захлебнулась Германия. Но так только мечтали наивные русские люди. Действительность же была иной. Через несколько дней по приходе союзников, они взяли русские военные корабли и подняли свои флаги и горсточка русских морских офицеров, которая оставалась всегда верными идеям союза и борьбы до конца, принуждены были уйти со своих кораблей. Зачем и кому это было нужно. Даже греки, которые ничего, кроме плохого не сделали за время войны для союзников, взяли два миноносца. Почему-то и они в качестве победителей пришли в Севастополь Не ждали этого русские офицеры. Это было тяжким моральным ударом для всех. Только сплоченная, небольшая группа подводников отстояла свой подводный дивизион и ни одна из лодок не была взята. Мы оказали такое сопротивление и настойчивость вплоть до угрозы потопить свои лодки, что англичане и французы оставили нас в покое. Англичане ограничились тем, что сняли некоторые части, которые не имели существенного значения и испортили намеренно незначительную часть аккумуляторов, исполняя приказание свыше. Когда же французы пришли с целью взять наш «Тюлень», который был возрожден нашими руками, они встретили такое отчаянное сопротивление с нашей стороны, что должны были отступить. Надо отдать справедливость, что это нам удалось благодаря энергии и настойчивости нашего командира, капитана 2 ранга Погорецкого, который ездил к английскому и французскому адмиралам и настоял на своем требовании. Но, тем не менее, мы все таки оставались под известным контролем. Так, когда нам захотелось первый раз выйти в море, на пробу, нам на всякий случай прислали английского морского офицера, очевидно опасаясь того, что вдруг мы, что нибудь предпримем против союзных кораблей. Мы же только думали и мечтали, как бы возродить наш флот от большевистского и немецкого погромов. Время шло, Добровольческая армия заняла Новороссийск и в январе «Тюлень» вышел туда с целью связаться с армией и служить ее интересам, как единственной реальной силе борющейся против большевиков. Но далеко не все так понимали ее задачу. В это время в Крыму образовалось свое правительство, которое держалось до известной степени сепаратистских тенденций и связь с армией налаживалась туго. Мы же понимали отлично обстановку, но ничего сделать не могли, так как Севастополь был единственным портом, в котором мы могли найти все, что нужно было для нашего существования. Наступила весна 1919 года. К этому времени большевики заняли Украину, по уходу оттуда немецких войск и продвигались к Крыму. Союзное морское командование, которое мало разбиралось в обстановке создавшейся в России, но явно опасавшееся большевиков решило покинуть Севастополь.

Перед угрозой нашествия на Крым большевиков, небольшой отряд национальных русских войск занял позицию у Перекопского перешейка. Для помощи ему с моря посылались по очереди кое-какие суда, по преимуществу вооруженные буксиры и катера. «Тюлень» в марте месяце был послан в Азовское море для поддержки небольшого сухопутного отряда находившегося на Арабатской стрелке. Нам пришлось действовать во льду, перенося все лишения из-за недостатка снабжения и провизии. Одновременно с нами, находился в Азовском море французский миноносец «Дехортер», который много помог своей артиллерией против занятого красными Геническа. В апреле выяснилось, что нам придется покинуть Севастополь, так как средств к защите Крыма не было. Отряд защищавший Арабатскую стрелку отступил к Керчи и там задержался. Мы с «Тюленем» вернулись в Севастополь. В это время туда прибыл адмирал Саблин, который принял на себя командование отрядом судов образовавшимся за это время. В этот отряд входил крейсер «Кагул», канонерская лодка «Кубанец», подводная лодка «Тюлень» и несколько вспомогательных судов. Адмирал Саблин в середине апреля получил приказание от союзного командования покинуть Севастополь, который вскоре должен был быть переданным большевикам. При помощи транспортов были отведены на буксире некоторые миноносцы и подводные лодки «Утка» и «Буревестник». Все большие суда, не способные двигаться остались в Севастополе. Причем на них, по приказанию английского командования были взорваны машины, а оставшиеся подводные лодки: «Кит», «Нарвал», «Кашалот», «Орлан», «Краб», АГ-21 и четыре малых лодки были выведены англичанами в море и утоплены на большой глубине. Крепостные орудия все были подорваны французским командованием. Между прочим французы задерживались в Севастополе главным образом потому, что линейный корабль «Мирабо», который выскочил в январе на отмель у Северного рейда, хотя уже и был снят с мели, но еще не был готов к переходу на буксире. Красные уже в это время продвинулись к Севастополю и вели переговоры с союзным командованием.

После полудня, 16 апреля мы вышли из Севастополя, имея на борту «Тюленя» жен и детей. К счастью погода была хорошей, и наши пассажиры прекрасно перенесли переход. В море встретили крейсер «Кагул» под флагом адмирала Саблина, который держался в море, ожидая прохода всех вышедших из Севастополя судов. Город и порт были запружены беженцами, ушедшими из Крыма, которые располагались повсюду, даже на улицах, из-за неимения помещений. Для наших дам и детей были устроены временные помещения на подводных лодках «Утка» и «Буревестник», в ожидании лучших времен. Ко времени нашего прихода Новороссийск был уже прочно занят Добровольческой армией, победоносно сражающейся с красными и двигающейся с боями на север России. Ставка и центр управления были в Екатеринодаре, где имел пребывание генерал Деникин, главнокомандующий армией. По мере развития успехов армии, положение крепло вообще и давало некоторую уверенность в будущем. Поэтому вскоре, после прибытия в Новороссийск, оставшиеся суда Черноморского флота стали приводиться в порядок и укомплектовываться составом. Состав этот был по преимуществу из учащейся молодежи и казаков. С трудом офицерам удавалось их учить и натаскивать для обслуживания кораблей. Прошло порядочно времени, пока все наладилось и было положено много энергии со стороны кадровых офицеров, что бы приучить эту зеленую молодежь к уходу за механизмами и аккумуляторами. Но вера и желание великие двигатели и дело обучения двигалось вперед большими шагами. Через 6 недель уже был создан дивизион подводных лодок, в составе «Тюленя», «Буревестника» и «Утки». Я получил в командование «Утку» и всю свою энергию и любовь вложил в то, что бы в самый короткий срок привести ее в надлежащий вид. С помощью подобранных мною офицеров, это нам удалось сделать очень скоро и через две недели «Утка» могла выйти в море. Конечно многое нужно было сделать и особенно напрактиковать состав, но на это требовалось время и плавание. Между тем общее положение сводилось к следующему: Добровольческая армия, вместе с казачьими войсками Дона и Кубани занимала весь Северный Кавказ и продвигалась на юг России. Оставшийся в Крыму, около Керчи отряд оправившись, двинулся вперед, в глубь Крыма, оттесняя красных. В этот период времени, англичане поддерживали Добровольческую армию, помогая продовольствием и снабжением и поддержкой своего флота, двигающихся по побережью русских частей. Конечно делалось это не ради прекрасных глаз, а главным образом за нефть, которую англичане забирали на Кавказе в изобилии. Грузия, находившаяся в тылу Добровольческой армии, разыгрывала из себя самостоятельное государство и недоброжелательно относилась к Добровольческой армии, девизом которой было: Единая и неделимая Россия.

Такое настроение Грузии подогревалось искусственно теми же англичанами, что бы успеть вывезти побольше нефти, тем более, что крепнувшая Добровольческая армия могла бы помешать бесконтрольному вывозу нефти и вообще осложнить положение. Поэтому помощь англичан была постольку, поскольку и производилась в совершенно определенных рамках.

Сама по себе Добровольческая армия, которая в основе своей имела кадр идейных людей, своей жизнью искренне и беспредельно жертвовавших ради спасения Отечества, с продвижением вперед пополнялась элементом совершенно иного характера, которому были далеки идеалы этой воистину подвижнической армии. Лучшие люди постепенно гибли, а на смену им приходили те, кто не мог уже поддерживать священный огонь и считал, что своя рубаха ближе к телу. Поэтому, несмотря на внешний успех армии, ее нравственная сила и мораль стали быстро падать. Это проявлялось в насилии по отношению к населению и жестокостям, таким же, какие производились красными, но разница была в том, что красные были пролетариями, а белые в представлении простого народа были монархистами, которые идут отбирать землю. Естественно, что в толще народной, Добровольческая армия не встречала сочувствия и поддержки. Главнокомандующий понимал, что бы владеть положением в подобных обстоятельствах, которым история народов не знает примера, надо было быть сверхчеловеком.

Итак, события шли своим чередом. В июне Севастополь и весь Крым снова был занят войсками Добровольческой армии, а вскоре и вся Украина. Суда флота перешли в Севастополь. Это был момент большого подъема среди всех. Казалось вот, вот скоро Россия воскреснет и сбросит с себя красное иго. С волнением и неизъяснимым чувством радости, приказал я отдать швартовы и под своими машинами вышел из порта. «Утка» бодро побежала по глади моря, рассекая своим острым носом голубую воду. Несмотря на неопытный состав, все ладилось и спорилось. Так бывает, только в момент особенного нравственного подъема, когда человеку легко перескочить, через все препятствия и трудности. Я захожу в Ялту, на несколько часов, что бы дать своей молодежи, вкусившей впервые прелесть морского перехода, отдых в красавице Ялте. Она уже успела оправиться от проклятого красного кошмара и приветливо встретила нас. Потом Севастополь, Южная бухта и наше разрушенное подводное гнездо. Снова мы принялись налаживать его, стараясь из развалин и остатков создать нечто похожее на то, что было во время великой войны. Все работали самоотверженно и делали все, что было в силах. Флот, как бы стал возрождаться. Но мы сами видели, что долго, долго надо было ждать, что бы он походил на прежний Черноморский флот. Для этого прежде всего нужно было, что бы существовала Россия. Но ее не было. Была только лишь одна надежда и вера. Средств на поддержку флота отпускалось мало, все шло на армию. На флот смотрели, как на дорогую и пока ненужную игрушку. Главным образом поддерживались транспорта и вспомогательные, вооруженные суда, которые должны были действовать на реках и в Азовском море. Боевые же корабли едва поддерживались. К осени вернулись из-за границы суда уведенные союзниками: Линейный корабль «Воля», переименованный в «Генерала Алексеева», «Алмаз» и миноносцы.

Между тем, после взятия Добровольческой армией Орла, она понесла поражение от натиска красных и покатилась стремительно назад и все дальнейшие события приняли обратный характер. В порядке и с боями отступали только те части, которые сохранили свой кадр старых и закаленных добровольцев, а набранный и прилипший к армии элемент рассеивался сам. Этому много способствовало и то обстоятельство, что на Украине появилось много всяких самостийных атаманов, которые действовали смотря по обстоятельствам, то с белыми, то с красными. А главным образом это были просто грабители, которые пользовались междоусобием и ловили, что называется в мутной воде рыбу. К январю 1920 года, остатки Добровольческой армии и казаков отступили на Дон. Там в тылу армии создалась к этому времени неблагоприятная для армии обстановка. Недовольный элемент, который всегда существовал, подбодренный успехами красных и пропагандой зашевелился. Начались розни между казаками, и они перестали существовать, как единая военная сила. Казаки целыми полками переходили на сторону красных и обнажали фронт. Движение красных было исключительно на Дон и Кавказ. Крым же держался крепко, имея возможность защищаться на перешейке полуострова. Таким образом, он являлся единственным краем, где расстроенная армия могла отдохнуть и набраться сил.

В марте выяснилось совершенно, что Кавказ должен был быть оставлен. В это время «Утка», как и почти все военные суда и транспорта была послана в Новороссийск и к берегам Кавказа для поддержки армии. Когда я прибыл в Новороссийск, то главнокомандующий Добровольческой армией и штаб находились уже там, имея пребывание в вагонах поезда. Я получил приказание встать, около поезда с целью охраны, так как положение становилось небезопасным. Отступающая армия двигалась к Новороссийску, откуда она должна была быть переброшенной в Крым. Порт был загроможден транспортами и военными судами англичан и французов. За время стоянки меня посылали несколько раз в Геленджик, для поддержки одной сухопутной части, обороняющейся против «зеленых», многочисленные шайки, которых действовали в горах, окончательно расстраивая тыл армии. Через несколько дней наступила агония Добровольческой армии. Никогда в жизни, я не забуду картины, которую нам пришлось видеть в последние дни в Новороссийске. К 12 марта, большая часть отступающей Добровольческой армии пришла в Новороссийск. Транспорта с поспешностью сажали войска и перевозили в Феодосию, как в ближайший порт Крыма. Разгружали их там и снова шли в Новороссийск. Их не хватало. Английские и французские корабли брали на себя целые полки. 13 числа, вечером, я получил приказание встать в порту у первой пристани, так как ожидалось вступление красных. Ранним утром 14, я вывел из порта яхту «Забава» на рейд и оставил ее там, вернувшись на свою позицию. В горах шла артиллерийская и ружейная стрельба. В нескольких верстах от города, по линии железной дороги, блиндированные поезда отражали наступление красных. Английский дредноут «Император Индии», французские крейсера и наши миноносцы открыли огонь по наступающим красным. Как только я подошел к своему месту, из предместья города красная артиллерия открыла огонь по порту и сгруппировавшимся на молу войскам, которые не успели еще быть взяты. Я приказал открыть из своих двух 75 мм орудий огонь по предместью, там, где были видны орудийные дымы. Порт уже опустел. Последним выходил «Пылкий» и тащил на буксире французский миноносец. Миноносец «Капитан Сакен», имея на борту главнокомандующего, генерала Деникина, несмотря на огонь продолжал брать на себя и баржу оставшиеся на молу части. Но их еще было много. Часть войск, видя, что судов уже нет, так как все были заполнены войсками, двигались по направлению в горы. Улицы города и пристани порта были завалены брошенными повозками, автомобилями, телегами. Сотни лошадей, брошенных у коновязей жалостно жались друг к другу. То там, то здесь вспыхивали пожары. Стрельба усиливалась. Одна какая-то, по видимому мусульманская часть, с зеленым знаменем стояла на конце мола и тщетно молила ее взять. «Утка» уже вышла в это время из порта. Перегруженный «Беспокойный» или «Пылкий», кажется успел ее взять. Сколько трагедии! Какие переживания испытали все! Это было почти полное крушение надежды на восстановление Родины. Что оставалось нам? Маленький клочок полуострова с разбитой и изможденной лишениями и беспрестанными боями, крошечной армией. Но этот клочок земли, еще существовал и вера не покидала нас. С эвакуацией остатков Добровольческой армии, генерал Деникин передал свою власть генералу Врангелю.

Имя генерала, барона Врангеля пользовалось большой популярностью в армии, как храброго, энергичного и способного человека. С гибелью Добровольческой армии, голос населения и остатков армии требовал его к власти Он был единственный в этот тяжкий момент, который мог бы собрать и объединить остатки армии и защитить Крым. И генерал Врангель не обманул ожиданий. Буквально в несколько дней он спаял и создал снова Русскую белую армию и дав ей отдохнуть, снова повел против красных. В своей речи перед собранными войсками и населением Севастополя с подножия памятника адмиралу Нахимову, он не дав никаких обещаний, влил бодрость духа и надежду. Для измученных и утомленных людей это было много.

Между тем положение Крыма, без денег, без средств к дальнейшей борьбе, было безнадежно. Англия, которая кое как помогала Добровольческой армии, отказала во всякой помощи и поддержке. Франция давала туманные обещания. Помощи ждать было неоткуда. При таких обстоятельствах, трудно было рассчитывать на успех в борьбе против красных, которые завладели всеми ресурсами России. Тем не менее борьба против коммунистов продолжалась. Это была отчаянная последняя схватка на краю пропасти. В течении семи месяцев, маленькая белая армия победоносно сражалась, пытаясь выйти на просторы южных полей из Крымской западни. С помощью флота генералу Врангелю удалось войти в Северную Таврию и держаться там. Но силы армии иссякали и достать новых было неоткуда. В тылу у него был крошечный Крым, а у красных необъятная Россия. Русскую армию неизбежно ожидала судьба Добровольческой армии.

В течении этого периода времени, флот играл большую роль в жизни и борьбе армии. Он значительно увеличился, организовался, несмотря на полный недостаток средств. Все делалось усилиями личного состава, который работал без устали, в смысле поддержания его на боеспособном уровне. К моменту прихода к власти генерала Врангеля, командующим флотом был адмирал Герасимов, больше ученый, чем флотоводец. Начальником штаба у него был капитан 2 ранга Рябинин, человек не глупый, но видимо не понимавший положения. Непонятно, по каким побуждениям, капитан 2 ранга Рябинин собрал у себя младших офицеров кораблей и повел с ними беседу относительно текущего момента. Это было вскоре после эвакуации в Крым. В своей речи он довольно ясно намекнул на то, что положение безнадежно и что нужно быть ближе к красным. Такое выступление начальника штаба, без ведома командующего флотом и командиров судов, вызвало большое возбуждение. Генерал Врангель понял это, как коммунистическую пропаганду и принял крутые меры. Командующий флотом был отстранен от должности, а начальник штаба разжалован и выслан. Вся эта история не имела других последствий, т.к. выступление Рябинина явно не имело сочувствия среди офицеров, да кроме того командиры судов приняли немедленно меры со своей стороны и все было немедленно улажено.

Не успели еще позабыть о странном поступке капитана 2 ранга Рябинина, как во флоте произошло новое событие, которое взволновало всех. Событие это коснулось лично и меня и было для меня совершенно неожиданным и непонятным.

Ранним утром 29 мая, я был разбужен у себя дома стуком прикладов ружей и говором людей. Люди требовали немедленно открыть дверь. Первая мысль, которая пришла мне в голову, было то, что в Севастополе произошел большевистский переворот. Но вошедший в комнату офицер в сопровождении солдат, предъявил мне ордер контрразведки об обыске и моем аресте. Не понимая в чем дело, я предоставил ему обыскивать все, что он хочет, так как никаких компрометирующих меня бумаг, у меня не было. На вопрос обыскивающего офицера о том, что очевидно он имеет дело с лицом из противоположного, т.е. красного лагеря, я мог ответить лишь полным недоумением. После обыска офицер предложил мне следовать за ним на гауптвахту и приказал солдатам следовать за мной. Я просил его подождать до прихода моего старшего офицера, что бы отдать последнему свои распоряжения о корабле. Он согласился. Ощущения, которые я испытывал в этот момент, были отвратительны. Более всего меня ужасала мысль, что я подозреваюсь в коммунизме. Это было обидно и больно. Переговорив со старшим офицером, лейтенантом З., я сказал офицеру, что могу следовать за ним и просил отпустить солдат, так как в них нет нужды. Вдвоем мы пошли на крепостную гауптвахту. Последняя была занято усиленным караулом, что дало мне повод думать, что аресты очевидно многочисленные. Меня ввели в камеру. Дверь захлопнулась и щелкнул замок. Терзаемый всяческими мыслями, я принялся ходить взад и вперед. Прошли сутки. На следующий день, случайно, через щель приоткрытой двери моей камеры, я увидел капитана 1 ранга Шуберта, командира дредноута «Генерал Алексеев», которого ввели в камеру противоположную моей. Это, как-то облегчило меня. Через несколько часов караульный офицер, который вошел ко мне в камеру, на мой вопрос, в чем дело, не слыхал ли он, ответил: - «Монархический заговор», - и поспешно вышел из камеры. Я остался в полном неведении. Какой заговор? Я ни в каком монархическом заговоре не участвовал и совершенно отказывался понимать в чем дело. Только на третий день жен, которая была допущена меня навестить, осветила мне положение. Оказалось, что арестованы многие командиры судов по обвинению в монархическом заговоре. Оставалось ждать пока все выяснится. На четвертый день моего сидения, поздним вечером ко мне в камеру вошел генерал судебного ведомства и начал меня расспрашивать относительно заговора. По тону его допроса, я видел, что это какая-то глупая история, учиненная юными офицерами, похожая на комедию. На все его вопросы, я мог только ответить, что ни в каком заговоре я не участвовал и слышу об этом первый раз, и что знал фамилии офицеров, участников заговора, которые он мне назвал, лишь понаслышке, так как они не принадлежали к кадровым морским офицерам. Допрос кончился тем, что славный старик мило со мною простился, сказав, что вероятно завтра меня выпустят. действительно, на следующий день утром меня выпустили из камеры. Заключенных по этому делу офицеров оказалось десятка два. Все мы были собраны в помещении гауптвахты, где присланный от главнокомандующего офицер, сообщил нам, что генерал Врангель приглашает нас сейчас же к себе во дворец. По дороге из разговора с командиром дредноута, капитаном 1 ранга Шубертом и капитаном 2 ранга Ч., я уяснил в чем дело. Оказалось, что несколько молодых офицеров, по легкомыслию, если не сказать больше, действительно составили заговор с целью объявить императором старшего лейтенанта герцога Лейхтенбергского, князя Романовского. Они устраивали собрания, с целью организовать монархического восстания на флоте. Это была просто мальчишеская затея, в которой никто из командиров, да и вообще из флотских офицеров не участвовал. Но они сами, от себя составили списки командиров судов, которые по их понятиям примут участие в восстании, что и послужило поводом к нашему аресту. Из кадровых офицеров, так сказать деятельными участниками были 2 или 3, а остальные все, были зеленая молодежь, которая конечно больше думала об эффекте, чем о сущности, да и вообще думала плохо. Но дело все в том, что раскрытие этого заговора совпало с моментом первого наступления русской армии против красных. Главнокомандующий находился в этот момент при армии и вполне понятно, что это его обеспокоило. В этот момент нужно было спокойствие и порядок в тылу, а тут еще какой-то заговор. В своем обращении к нам генерал Врангель выразил свое негодование, что конечно было не очень приятно для нас, бывших совершенно ни при чем. Но все дело разъяснилось быстро, и нам было приказано вернуться к своим обязанностям. Молодежь же, которая готовила мантию новому императору, была попросту снята с кораблей и послана на фронт сражаться. Тем и кончился монархический заговор. Поднятая шумиха быстро улеглась. Все были заняты назревающими военными событиями. Хотя все это было совершенно несерьезно, но я, как и остальные арестованные офицеры, познакомившись поподробнее с делом, получил впечатление, что все это носило характер провокации, с целью создать затруднения тылу сражающейся армии и эти ослабить ее. Все это не имело влияния на организацию и жизнь флота, который продолжал помогать армии, в ее трудном деле. Значение флота в этот период усилилось. В течении лета неоднократно производились десантные операции в Азовском и Черном морях. Кроме того, целый отряд судов в составе дредноута «Генерал Алексеев», крейсера «Генерал Корнилов», миноносцев и вспомогательных судов был послан в Тендровский залив для действий против Очакова и Одессы. Маленькая армия делала героические усилия в борьбе с красными. Лично мне, с «Уткой» приходилось много плавать, исполняя всяческие боевые здания, проводя недели под Очаковом и Одессой. Несколько раз меня посылали на Кавказ, откуда доходили сведения, что в горах против красных оперируют разрозненные отряды казаков. Их нужно было поддерживать боевыми припасами и оружием. Для характеристики плавания вверенной мне подводной лодки и положения вообще в Крыму, за период времени с весны по осень 1920 года, можно привести выдержки из моих донесений:

Донесение о походе подводной лодки «Утка» с 14 по 27 июня 1920 г.

«Согласно приказанию командующего флотом, в 20 ч. 20 м. 14 июня 1920 г. снялся со швартов и вышел в море, приняв на борт генерала для поручений при главнокомандующем, генерал-майора А. Обогнув вышки Херсонесского маяка, в 22 ч. лег на курс 143 имея ход 9 1,4 узла. Погода была тихая, ветер 2 балла от SW. На следующий день в 19 ч. открылся Кавказский берег и маяк Дооб. Предполагал сначала подойти в сумерках к мысу Иасхак для высадки разведчиков, но подойдя ближе к берегу, счел это неудобным, ввиду совершенно ясного горизонта на W, при проглядывающей сквозь облака луне. В следствии чего, для более успешного выполнения задачи, решил повернуть на село Кабардинка, где в 2 кабельтовых от берега, на глубине 20 фут, в 24 ч. отдал якорь. Погода была пасмурная. Изредка накрапывал дождь, сверкала молния и проносились раскаты грома над Новороссийском, огни которого были ясно видны, а также и пожар в самом городе. Из числа вызвавшихся охотников пойти на берег, для разведки, назначил мичмана Ф. и электрика ун.-оф. Л., приказав мичману Ф. оставаться у шлюпки, а ун.-оф. Л. пойти в деревню и под видом матроса со шхуны, узнать обстановку в лагере красных. В 1 ч. 30 м. мичман Ф. и ун.-оф. Л. вернулись с берега. Последний доложил, что сначала он вошел в один из ближайших домов деревни, где наткнулся на красноармейскую заставу в 7 человек солдат, которые спали, а оружие и амуниция находились, около них. Тогда ун.-оф. Л. прошел дальше в деревню и в одном из домов разговорился с крестьянином, который ему сообщил необходимые сведения. Никаких восстаний, ни в Новороссийске, ни в окрестностях его не было. «Зеленые» (повстанцы) есть, но ничем особенным себя не проявляют. В Новороссийске коммунизм процветает вовсю. Население угнетено, но самостоятельно ничего не может предпринять. Недовольство большевиками огромно, особенно со стороны простого народа. Это объясняется отчасти тем, что большевики арестовали священника собора и посадили в тюрьму. Особенно женщины требовали его освобождения, но он освобожден не был. Среди женщин, особое недовольство вызывает уничтожение таинства брака. Магазины все закрыты. Частной торговли нет. Продукты все реквизируются и выдаются по карточкам. Хлеб стоит 6 рублей фунт. Базара не существует. Из Новороссийска, каждый день выходило по одному воинскому поезду, к которому прицеплялось 1-2 вагона с товарами, преимущественно мануфактурой, вывозимыми из города. Кроме плавучего дока, крана, одной шхуны и нескольких моторных катеров, в порту ничего нет.

В самом Новороссийске войск немного, но на побережье расположены воинские части в достаточном количестве.

Получив эти сведения, в 2 ч. 16 июня снялся с якоря и лег на курс 271. От W засвежел ветер. Погода портилась и скоро началась гроза с сильным дождем. По случаю грозы, радио дать не мог, почему и лег на Керченский пролив. Утром вошел в Керчь и донес по прямому проводу в штаб командующего флотом о полученных сведениях.

В 12 ч. 40 м. снялся с якоря и пошел в Батум. На траверсе Туапсе встретил шхуну и осмотрел ее. Она была турецкой и шла в Керчь. Подходя к Батуму, на следующий день в 9 ч. встретил английский миноносец Ф-23, который держал сигнал по международному своду ИХШ ( Приблизится, хочу войти с вами в сношение). Миноносец застопорил машины и спустил шлюпку. Я тоже застопорил машины и принял на борт английского и русского сухопутного офицера. Английский офицер передал поздравление с приходом, спросил откуда мы идем и были ли в Новороссийске. Переговорив с английским офицером, дал ход и пошел в Батум, куда прибыл в 11 ч. 45 м.

По приходе в Батум, стал на якорь, рядом с миноносцем «Жаркий» и транспортом «Маргарита». Явился к вице-адмиралу Г. и генералу Д. В Батуме стояли английский дредноут «Император Индии», под флагом адмирала Сеймура, «Аякс», миноносцы Ф-22, Ф-35, американские миноносцы 213, 214, итальянская канонерка и много английских транспортов. С адмиралом Г., сделал визит адмиралу Сеймуру. Мое личное впечатление было таково, что приход подводной лодки не был приятным для англичан. За всяким моим движением в порту следили, как будто чего-то боясь. Раз ночью, на лодку даже явился офицер с английского миноносца, посланный командиром с какой-то целью. Я дал ему понять, что визит несвоевременен, и что бы он успокоил командира.

По моему приходе в Батум, обстановка складывалась следующим образом: Англичане предполагали уйти 8 или 10 июня, передав Батумскую область грузинам. Последние находились, около Чаквы. Аджарцы, не желавшие находиться под властью грузин, беспокоили последних постоянными нападениями. С юга турецкие войска подходили к городу и находились от него в 15 верстах. Вообще обстановка складывалась таким образом, что Батумская область могла оказаться в турецких руках.

К нам русским нигде не было заметно не корректного отношения со стороны населения. 22 числа получил приказание от адмирала Г., старшего морского начальника принять нефть и смазочное масло. За время моего пребывания, транспорт «Маргарита» грузил остатки русского имущества и небольшое количество войск.

Согласно приказанию С.М.Н., в 0 ч. 20 м. 24 июня снялся и вышел на рейд, став на бакштов транспорта «Маргарита». В 10 ч. снялся и вышел в море. 25 июня, в 18 ч. отделился от отряда и пошел в Ялту. На следующий день вышел в Севастополь, куда и прибыл 27 июня, в 20 ч. Всего пройдено 1050 миль и израсходовано 660 пудов нефти и 90 пудов смазочного масла».

Донесение с 22 по 28 июля 1920 года.

«Согласно приказанию командующего флотом в 20 ч. 50 м. снялся с якоря и вышел в море, для остановки итальянского парохода, долженствующего выйти из Одессы. В 0 ч. 45 м. лег на курс 288, на буй у Днестровской банки, на котором и предполагал встать для наблюдения за курсами из Одессы. В 9 ч. стал на него. Около 13 ч. заметил на W военное судно, шедшее курсом N.O. Снялся с буя и пошел на него, подняв сигнал по международному своду: «Ваш курс ведет к опасности». Подойдя ближе распознал французское авизо «Изер», с которым и вступил в переговоры. Командир мне сообщил, что в Одессу он не идет, а будет здесь ждать выхода из Одессы французского миноносца и парохода, задержанных большевиками. Я предупредил его о минной зоне, на что он поднял мне сигнал «Благодарю». Отошел от «Изер» и стал снова на буй. Авизо стало на якорь на О. в трех милях. Не зная намерений французов, я счел необходимым предупредить их о минах, имея также ввиду препятствовать сношению с Одессой, кому бы то ни стало. Сообщил по радио о встрече командующему флотом, но квитанции не получил.

Утром 24 числа заметил парусник на W, к которому и подошел для осмотра. Парусник оказался турецким, идущим в Варну с грузом соли. Осмотрев его, отпустил. В 16 ч. на О. от себя увидел французский крейсер типа «Вальдек Руссо» и несколько небольших судов. Убедился, что эскадра стоит на якоре в 10 милях на О. от буя. Решил иметь за ней наблюдение, но к ней не подходить. Ночью передал по радио о виденном, но снова не получил ответа. Около 24 ч. с французских судов пускались ракеты и светили прожектора. Своей станцией, все время принимал открытые и шифрованные французские телеграммы. Из телеграмм заключил, что эскадра ожидает выхода своих судов из Одессы. Полагая, что итальянский пароход может выйти под конвоем французов, решил ждать стоя на буе, как на наиболее выгодном месте. Вскоре у Цареградского маяка заметил слабый прожектор, отвечающий по видимому французам. Остался стоять на буе, т.к. в случае выхода судов из Одессы, они должны были пройти мимо меня, на сближение с эскадрой. Через некоторое время свет прожекторов и пускание ракет прекратились. По видимому из Одессы никто не вышел. Утром вышел на Тендру, т.к. снова не получил ответа на свой запрос. Проходя, увидел, что от крейсера отделились два авизо, которые с тралами пересекли наш курс, идя на 345. В 16 ч. встретил подводную лодку «Тюлень», передавшую мне приказание не преследовать итальянский пароход и идти в Севастополь. Передав командиру «Тюленя» о тралении французских судов и стоянке эскадры, для доклада командующему, лег на курс».

Донесение о походе с 4 по 12 августа 1920 года

«Согласно приказанию командующего флотом, 4 августа, в 20 ч. вышел в море, имея на борту войскового старшину Б., 7 человек сухопутных офицеров, одну сестру милосердия и на буксире моторный катер. Кроме того, на лодку было погружен 410 тысяч ружейных патрон, 300 ружей и 7 пулеметов, для передачи небольшому казачьему отряду, действующему против красных в горах Кавказа. Обогнув Херсонесский маяк, лег на курс 106, на Сочи. После полудня 6 августа, заметил на горизонте два парусника. Они оказались грузинскими шхунами, вышедшими из Поти, дя следования в Крым. Обе шхуны были задержаны большевистским катером у Сочи, где их продержали трое суток. Они мне сообщили, что Адлер и Сочи заняты большевиками. Имея намерение захватить катер красных, я приблизился к берегу. Через некоторое время, в темноте заметил предмет, похожий на шлюпку, которая быстро исчезла. Полагаю, что это был моторный катер, но преследовать ее не стал, т.к. темнота этому мешала и решил идти к Адлеру, для выяснения обстановки. На рассвете приказал приготовить моторный катер, для посылки на берег с несколькими казачьими офицерами. Но мотор оказался поврежденным, почему и решил идти к Гаграм и там произвести разведку. Подойдя к Гаграм, остался согласно полученного приказания в нейтральной зоне, в 4 милях от берега, послав на берег тузик с 2 казачьими офицерами. Через 6 часов офицеры вернулись и сообщили следующее: 27 июля нового стиля, группа казаков руководимая офицером, заняла Адлер и потом Сочи. Занимали они эти места менее суток, т.к. большевики подвезли подкрепления и выбили казаков, которые отступили в горы, а частью в нейтральную зону. Теперь они по сведениям, находятся в Лоо. Генерал М., еще до взятия Адлера ушел в Красную поляну, где и находится в настоящее время, набирая казаков с целью двинуться на Сочи. Казаки испытывают большое лишение в оружии и амуниции. Генерал Фостиков находится в Баталпалинском отделе. У него 6000 казаков, но у него нет совершенно патрон и поэтому ему пришлось отступить в горы. По последним сведениям грузинского штаба, Баталпалинский отдел чист от большевиков. Политическая обстановка складывается следующим образом: В Тифлисе находится Кубанский революционный комитет, который ведет пропаганду и против большевиков и против генерала Врангеля. Он пытается собирать вокруг себя казаков, но малоуспешно. С другой стороны Комитет освобождения Черноморья объединяющий «зеленых», готовых идти с генералом Врангелем при известных условиях.

Что касается грузин, то все слои настроены чрезвычайно доброжелательно к нам, особенно войска. Командующий грузинской армий, генерал М. просто заявил посланному нами офицеру: - «Делайте все, что хотите, но не нарушайте нашего нейтралитета и не попадайтесь сами». После этого, я не нашел нужным скрывать о нашем намерении выгрузить оружие в помощь повстанцам. Но офицер посланный штабом не нашел места, для выгрузки оружия и просил его отвезти обратно, до момента, пока найдено будет помещение, для его хранения. После чего, оставив на берегу предназначенных, для организации связи офицеров, я вышел в море, для следования в Севастополь. Проходя мимо Адлера, на близком расстоянии, по мне из леса был открыт огонь из 3" артиллерии. Продолжая идти тем же курсом открыл огонь из своих орудий, после чего красная артиллерия прекратила стрельбу. Два снаряда разорвались в месте, где находилась батарея, почему и предполагаю о попадании. После перестрелки, лег на Крым.

По моему впечатлению, Сочи могут быть заняты небольшим отрядом при поддержке с моря. Приобретение этого пункта на Кавказе, значительно облегчит положение разбросанных группами отрядов и явится базой, без каковой, операции на побережье обречены на неудачу. На всем побережье у большевиков небольшие силы. Необходима постоянная связь с повстанцами и присутствие военного корабля у берегов Кавказа. Всего пройдено в этот переход 650 миль».

Донесение о походе с 20 сентября по 7 октября 1920 года

«В 13 ч. 20 сентября, согласно приказанию командующего флотом вышел в море имея приказание идти к берегам Кавказа и конвоировать транспорты, идущие за войсками. Условившись с командиром транспорта о рандеву, пошел вперед. К вечеру задул свежий ветер, который усиливался и к ночи дошел до 7 баллов, при большой зыби. После полуночи потерял огни транспортов, но продолжал идти вперед, рассчитывая увидеть транспорта к утру. Не найдя транспорта и имея повреждения от шторма решил зайти в Феодосию. Утром, на следующий день, при шторме в 9 баллов вышел в море рассчитывая у берегов Кавказа встретить лучшую погоду. Но шторм усилился, почему и повернул к Керченскому проливу предполагая переждать погоду, проведя ночь на якоре у Кыз-Аул. Но снявшись ранним утром, встретил опять шторм, временами доходивший до силы урагана. Не считая возможным идти при такой погоде, решил зайти в Керчь, куда пришел в 14 ч. На следующий день ветер внезапно стих и я полным ходом пошел к Сочи. Ночью связался по радио с крейсером «Алмаз». Утром проходя мимо Сочи, был обстрелян артиллерийским огнем красной батареи. Отвечая на огонь продолжал идти на соединение с крейсером. После переговоров с командиром, старшим морским начальником, остался стоять у нейтральной зоны. К вечеру заметил сигнализацию из кустов на берегу, куда и отправил шлюпку, для выяснения. Шлюпка вернулась, привезя полковника Л., который мне сообщил, что казаки три дня тому назад оставили Адлер и ушли в нейтральную зону. Взяв его на борт пошел на соединение с «Алмазом», после чего получил приказание держаться у нейтральной зоны и сгружать патроны на берег с прибывшего буксира. Находясь у нейтральной зоны имел постоянное сношение с берегом, для получения необходимых сведений. Временами подходил к Адлеру с целью обстрела, где находились красные части. Прибывший на лодку из нейтральной зоны полковник Ш., сообщил мне, что войска интернировались в Грузии и находятся у мыса Пицунда, куда генерал Фостиков просил подвести транспорта, для погрузки войск. Немедленно передали по радио об этом на крейсер «Алмаз». Утром 1 октября пошел на соединение с «Алмазом», который с транспортами находился далеко в море, маскируя свое присутствие, в невидимости от берега. Транспорта должны были по ночам подходить к берегу и грузить войска. Для отвлечения от них внимания неприятеля, несколько раз подходил для обстрела Адлера и деревни Веселой. Вечером того же дня узнал, что часть войск посажена, но дальнейшей посадке препятствуют грузины. За ночь на 3 октября войск погружено не было, хотя транспорта туда подходили. Командир «Алмаза» познакомил меня с обстановкой. Разговоры с грузинами ни к чему не приводили, почему оставалось одно средство - применить оружие. Командир крейсера приказал мне остаться с транспортами, для принятия войск в случае успеха переговоров, а сам из-за недостатка угля предполагал вернуться. Но в силу сложившихся обстоятельств остался, послав парламентера с письмом к грузинскому генералу, в котором вежливо настаивал не препятствовать посадке войск и с указанием, что в крайнем случае будут приняты все имеемые меры. Последним сроком ответа назначалось 1 октября. Ответа не последовало и к ночи началась погрузка. Грузины начали было обстрел наших войск из ружей, но немедленно прекратили, когда я приблизился к берегу с намерением открыть артиллерийский огонь. Хотя временами огонь из ружей и даже шрапнельный и возобновлялся, но видимо имел демонстративный характер из боязни красных, и не нарушал порядка посадки, так как производился в отдалении. К утру погрузка закончилась и отряд вышел в море. За этот период было сделано всего 1000 миль».

Между тем положение нашей армии становилось все тяжелее и тяжелее. Большевики перебросили с польского фронта, который перестал существовать, за их поражением и миром с Польшей, массу войск на Крымский полуостров. Наступившие ранние морозы, покрыли льдом Сиваш и красные получили возможность по льду ворваться в Крым по образовавшемуся широкому фронту. Наша маленькая армия из последних сил сдерживала натиск. К концу октября выяснилось, что дальнейшая оборона становится невозможной и генерал Врангель приказал готовится к эвакуации. Но тыл, еще не знал о создавшейся обстановке и на полуострове было спокойно.

27 октября, утром, я получил приказание выйти в Ялту, в окрестностях которой появились «зеленые». Со мной вместе вышла подводная лодка АГ-22, которая осталась на позиции. Я должен был ее там сменить, на следующий день. К вечеру по городу стали ходить слухи, что наши войска сдерживают с трудом страшный натиск красных, и что наши части местами отступают. Слухи становились все настойчивее и тревожнее. Поздним вечером пришедший транспорт привез мне секретный пакет, в котором содержалось приказание о эвакуации и ее план. Затем по прямому проводу из штаба, я получил приказание немедленно сняться, в Феодосии принять в казначействе деньги и полным ходом вернуться в Севастополь.

У меня после этого не оставалось сомнения, что красные прорвали фронт и ворвались в Крым. Тяжелое предчувствие легло камнем на душу. Это было крушение всего и гибель надежды на спасение Родины. Полная неизвестность будущего и необходимость покинуть родную землю, может быть навсегда...

Приняв несколько мешков денег, я полным ходом пошел в Севастополь. Ночью мне встретилось несколько транспортов идущих в порты полуострова, для их эвакуации. Утром 30 октября, я вошел в Южную бухту, которая представляла из себя необычайное зрелище. Масса народа с вещами толпилась на берегу, стремясь попасть на транспорта, стоявшие у берега. Эвакуация шла полным ходом. Приказ главнокомандующего гласил, что каждому желающему предоставляется право выехать, но каждый должен рассчитывать на себя, т.к. правительство лишено средств. Поэтому первое, что я хотел сделать, это отпустить команду, которая не пожелает идти с лодкой. Опросив всех, я отпустил 12 человек. Считая, что переживаемый момент, является чрезвычайно опасным, я приказал офицерам оставаться на лодке и иметь особенное наблюдение за механизмами, отпуская их по очереди на берег, для перевозки семейств и погрузке их на транспорта. Не теряя времени, мы начали принимать из кладовых все, что было необходимо для долгого и неизвестного плавания. Вскоре выяснилось, что транспорта были переполнены и нужно было взять наши семьи на лодку. Уже к вечеру, все семьи в количестве 17 женщин, 2 детей перебрались на лодку. На следующий день, около полудня, приняв все, что было необходимо и зарядив батарею аккумуляторов, я вышел из Южной бухты, так как полагал опасным оставаться, около берега. Еще ночью начались пожары на берегу и злоумышленный элемент начал грабежи в городе. Но это были единичные случаи, и порядок эвакуации не нарушался, т.к. воинские части несли охрану и немедленно принимали меры. Паники никакой не было.

Сдав привезенные мною деньги в штаб, я получил приказание идти к Босфору и поднять перед входом в него французский флаг на стеньге, т.к. Франция принимала флот под свое покровительство. Выйдя на Северный рейд, я остался ждать окончательного приказания о выходе и остаток дня употребил на приведение в порядок лодки, распределении багажа, которого оказалось так много, что им пришлось заполнять балластные цистерны. Ночь прошла совершенно спокойно. Изредка в городе и на окраинах была слышна ружейная стрельба.

Утром 1 ноября нашел густой туман, рассеявшийся к 9 часам. Солнце осветило опустевший Севастополь. Церковный благовест Владимирского собора доносился до нас. Он отдавался в душе невыразимой болью чего-то потерянного и может быть ушедшего навсегда...

Корабли медленно, один за другим выходили в море. Оно было тихо и приветливо. Для нас оно было тем последним, что могло утешить и облегчить нравственные переживания. Последний раз перед нами сверкали в лучах солнца кресты церквей и исторические, дорогие русскому сердцу памятники Севастополя. Не одна слеза упала в этот тяжкий, незабываемый момент. Прощай родной Севастополь, прощай колыбель Черноморского флота. Неумолимая рука истории, братской кровью, еще раз на твоих твердынях начертала огненные слова.

Ты был последним оплотом, где билось русское сердце, где упала последняя капля крови измученного, исстрадавшегося бойца предпочетшего тернии изгнания - красному плену.

Рукописи публикуются с любезного дозволения координатора проекта «Русский Карфаген» Галли Монастыревой.