К оглавлению

История бороды и усов
Брадобрейцы времен Петра I

Адриан был десятым и последним патриархом... Епархиальными указами уже нельзя было приостановить движение исторической жизни в России. Единение мысли между интеллигенцией и народом существовало более или менее до Бориса Годунова, а затем ко времени Петра I передовые люди резко выделялись из массы и стали мыслить критически о домашней и государственной жизни России. Патриарх Адриан сочувствовал консервативным силам страны и звал общество вернуться назад; «но, — замечает В.И. Водовозов, в «Очерках русской истории», — все это было напрасно: любознательность сильно пробудилась; бояре и дворяне продолжаюсь тайком сноситься с людьми из Немецкой слободы. Само духовенство, отстаивая старину, в то же время разрушает ее, осуждая Стоглав и прежние церковные соборы, которых постановления до того времени считались неприкосновенными, вводить в церкви новизны и пр. Все было подготовлено к переменам: нужен был только энергичный человек, который бы открыто порвал всякую связь со стариной». Таким оказался Петр I. С его воцарением прежде всего пострадала борода...

С энергией, достойной лучшего дела, «бородачи» стоят на своем: «борода—образ и подобие Божье»… Они же царю грозят: «В животе ты нашем волен, а бороду не тронь!» Сбрить бороду—все равно, что «растлить образ Божий на себе». Но Петра I нельзя было запугать «московской дурью». С его воцарением этой «дури» пришел конец... «Борода — лишняя тягота и помеха делу», — отвечал Петр на жалобы бородолюбцев и, вместе со своим шутом, срезывал у них ножницами «символы назаретства» на своих пирушках.

Брадобрение началось на другой день по приезду царя из-за границы в Москву. «Рано утром, — говорит Н. Устрялов, — вельможи, царедворцы, люди знатные явились в Преображенский дворец поклониться государю. Он ласково приветствовал своих верных подданных. Многих обнимал, целовался, говорил о своем путешествии, о дружбе с королем Августом, между тем, к неописанному изумленно предстоявших, то тому, то другому собственною рукою обрезывал бороды; сначала остриг генералиссимуса Шеина, потом кесаря Рамодановского, послов того и прочих вельмож, за исключением только двух, боярина Тихона Никитича Стрешнева и князя Михаила Олеговича Черкасского: первого пощадил за испытанную преданность, второго—за преклонную старость. Та же сцена повторилась дней через пять на пиру у Шеина, по случаю празднования новолетия, без обычного, впрочем, торжества. Гостей было множество. Бояре, царедворцы, офицеры, даже матросы наполняли обширные палаты радушного хозяина. Многие явились без бороды; но еще немало было и бородачей. Царь ласково разговаривал со всеми, жаловал по старому обычаю из собственных рук яблоками, шутил, смеялся и предлагал тост за тостом, при залпах 25-ти орудий. Среди всеобщего веселья царский шут (вероятно, Тургенев), с ножницами в руках, хватал за бороду то того, то другого и многим ее обрезывал, при громком хохоте пирующих, которые утешали себя чужим горем. Через три дня был вечер у Лефорта, с музыкою и танцами; гостей собралось еще больше, чем у Шеина. Обыватели Немецкой слободы явились с женами. Не менее 500 человек пировало в роскошно убранных залах Лефортова дворца, и между ними бородачей заметно уже не было: бояре, царедворцы, люди ближние смотрели немцами в русских кафтанах, до которых скоро дойдет своя очередь. Этот первый шаг к перерождению России был самый трудный. Ничем так не гордился русский народ перед немцами и ни чем в своих обычаях так не дорожил, как бородою; брить ее казалось грехом смертным не только в понятиях простолюдина, но и в глазах самого разумного вельможи, даже пастырей церковных. Но, чем упорнее берегли русские свою бороду, тем ненавистнее была она Петру, как символ закоснелых предрассудков, как вывеска спесивого невежества, как вечная преграда к дружелюбному сближению с иноземцами, к заимствованию от них всего полезного, и царь не хотел видеть бородачей вокруг себя: ни при дворе, ни в войске, ни на верфях. Бояре, царедворцы, люди ратные, приказные, корабельные плотники должны были немедленно уступить непреклонной воле царя». Не довольствуясь частным самоуправством с украшениями мужского лица, Петр издал против бороды целый ряд жестоких указов. В 1706 году, от 16-го января, поведано: «всякого чина людям, кроме церковного (попов и дьяконов), брить бороды и усы»; а с того, кто не хотел подчиняться этому указу, брали налог: «с царедворцов, с дворовых и городовых и всяких чинов служивых и приказных людей по 60 р. с человека; с гостей и гостиной сотни первой статьи по 100 р. с человека; средней и меньшей статей торговых и посадских людей по 60 рублей, с боярских людей и с ямщиков и с извозчиков и с церковных причетников, кроме попов и дьяконов, и всяких чинов с московских жителей по 30 р. с человека на год». Заплатившим за бороду выдавали, сообразно уплате, «бородовые знаки», которые они обязаны были носить при себе; «а с крестьян иметь везде по воротам пошлину, по 2 деньги с бороды, во все дни, как ни пойдут в город и за город; а без пошлин крестьян в воротах в город и за город отнюдь не пропускать». Затем последовали указы о наказании кнутом и каторгой лиц, беспошлинно носящих бороды и торгующих русским платьем и сапогами (указ от 29-го декабря 1714 г.): о принуждены «бородачей и раскольщиков», кроме уплаты за бороду, носить особое старое платье, а именно: «зипун со стоячим клееным козырем, ферези и однорядку с лежачим ожерельем. Только раскольщикам носить у оных козыри красного сукна, чего для платья им красным цветом не носить. И ежели кто с бородою придет о чем бить челом не в том платье, то не принимать у них челобитие ни о чем, и сверх того допрашивать вышеписанную дачу, не выпуская из приказа, хотя бы оную годовую и платил. Также кто увидит кого с бородою без такого платья, чтобы приводили к комендантам или воеводам и приказным, и там оный штраф на них правили, из чего половина в казну, а другая — приводчику, да сверх того его платье. Это всем чинам мирским без выемки, кроме крестьян подлинных пашенных, а не промышленникам» (указ от 6-го апреля за 1722 год).

На бородачей, не плативших за бороду государственного налога и не носивших указанного платья, устраивались полицией облавные охоты. «Будет обер-фискал или фискалы будут требовать для поимки их солдат, то давать с урядниками до 6 человек с переменами», говорит сенатское распоряжение о раскольниках от 12-го дня 1722 года. У городских ворот назначены были специальные досмотрщики, а другие разыскивали бородачей по улицам и публичным местам, создав из правительственных распоряжений источник взяточничества, грабежа и кощунства над старой верой.

Покончив с бородой и приказав заменить русское национальное платье немецким, Петр в 1724 г. повелел и женам «бородачевым» носить платья опашни и шапки с рогами (П. С. 3., т. VII, 4696). Можно себе представить ожесточение простого народа, воспитанного на уважении к старине по Кормчей книге, Стоглаву и окружным посланиям патриархов в роде Иоакима и Адриана? Были попытки к восстанию против брадобритая, разбрасывались у городских застав подметные листы, велись повсеместно разговоры о том, что Петр старые книги по церквам переменил, по всей земле разослал книги антихристовой печати, и жена его иноземка и живет с ним без венца... Находились фанатики староверия, пылавшие столь великим гневом на Петра за гонения на русскую бороду и одежду, что шли на явную смерть в Преображенский приказ с заявлением «слова и дела» на самого государя, обвиняя последнего в разрушении христианской веры через новопечатные книги, брадобрение, немецкие кафтаны и куренье табаку...

Разумеется, царь-преобразователь мог бы легко обойтись без крутых мер против бороды и русского платья, тем более, что, по замечанию В. Михневича, при усиливавшемся влиянием Запада «нетерпимость к брадобритию постепенно искоренилась бы и, по свойственной русским людям страсти к подражанию, московское общество и без понуждений, ради одной моды, поголовно обрило бы бороды». С этим несомненно придется согласиться... Деспотизм Петра нельзя оправдать естественным ходом истории, как пробует это сделать С.М. Соловьев. Он доказывает, что Петр I не мог дожидаться естественного хода истории в преобразовании внешнего вида русского человека на европейский. «В одежду, — говорит он, — человек кладет свою мысль, в одежде отражается его внутренняя, духовный строй. Говорят, человек, погруженный во внутренний, духовный мир свой, занятый преимущественно его интересами, мало заботится об одежде; но эта малая заботливость также выражается в одежде, которая и тут не теряет своего значения; одежда выразит и не нравственное побуждение человека в пренебрежении ею, как было замечено об одном древнем философе, что чрез прорехи его неряшливой одежды виднеется его тщеславие; таким образом одежда, назначенная для прикрытая тела, обнажает сокровенное духа». Широкая русско-азиатская одежда была символом вдохновения, сна и застоя, а короткая и узкая из-за границы — свидетельствовала кипучую и рабочую жизнь. Петр не колеблясь выбрал последнее и для себя, и для других...Если даже согласиться с этим толкованием, то все-таки пробуждение России при Петре могло бы обойтись без государственного вмешательства в личную и домашнюю жизнь его поданных. Петровские гонения на бородачей в длиннополых платьях сделали простых смертных мучениками, а бороды, охабни и однорядки—регалиями политического и религиозного дела, но более продолжительное время, чем при реформе домашней жизни, под влиянием свободы слова и общественного мнения. Палка в этом случае всегда ухудшает положение дела... Человечество поступается перед крутыми мерами даже политическими правами, но свой халат, туфли и кухонный очаг отстаивает и реставрирует их тот час же при малейшем ослаблении надзора. Вот почему, по мере усиления битья батожьем и ссылки бородачей на работы в Регервик, слава об антихристе в лице Никона окончательно переходит на Петра... Раскольники поют:

«Явилась, — пишет В. Андреев, — даже целая генеалогия Петра, как антихриста. Настоящий Петр, сын Алексея Михайловича, исчез, как уверяли раскольники, за границей во время известной поездки московского посольства, а вместо Петра в Россию явился жидовин от колена Данова. Раскольничья легенда прибавляет, что настоящий Петр был заключен в тюрьму какою-то шведской королевой и т.д. Подложный Петр, явившийся в Россию, был антихрист». Такому мнению о нем содействовала, между прочим, и борьба Петра с «бородатой» Русью. Петр скоро, однако, понял, что против канонистов старины надо бороться не только дубиной, но и идеями. Против староверов выступают с проповедями и сочинениями митрополит ростовский Димитрий и митрополит новгородский Иов. В театре осмеивают предрассудки бородачей... Ровинский даже рассказывает (Русские народные картинки), что Петр I, для осмеивания раскольничьего бородолюбия, приказал выпустить весёлые картинки, на которых цирюльник пытается обрезать бороду раскольнику, а последний сопротивляется и кричит: «слушай, цирюльник, я бороды стричь не хочу, вот, гляди, я на тебя скоро караул закричу». Тем не менее переубедить народ такими пустяками в пользу брадобрения и иноземщины было очень трудно... В его среде постоянно раздавались жалобы.

Бунты Стеньки Разина, Булавина, Пугачева имели, между прочими причинами к возмущению против правительства, и насильственное брадобритие мужчин. Борода делается знаменем к восстанию. Бунтари дают восставшим, между другими обещаниями, «пожаловать их крестом и бородой».

К оглавлению