К списку публикаций

Р.А. Широухов

Наконечники ножен мечей куршского типа XI-XIII вв.: иконография и семантика

Введение и историография:

В работах современных исследователей археологии западных балтов (В. Жулкус, В.И. Кулаков, В.Г. Шименас и др.^[1]) неоднократно отмечалась необходимость более глубокого и пристального изучения отношений не только между западной и восточной группами балтов, но и внутри самого западнобалтского ареала, и в частности - между куршами и пруссами (сембами).

Рис. 1. Наконечники ножен мечей типа Vb: 1 – Андуляй, Кретингский р-н (Pr. M. V. 57.6229, фонды КОИХМ, инв. № 1642.170); 2,3 – Бандужяй, Клапедский р-н (фонды MLM, инв. № 47826 (2), 47827 (3). (рис. Широухов Р.А.)

Куршские древности обширны и на сегодняшний день хорошо исследованы не только в куршском этнокультурном ареале, но и за его пределами – как в границах влияния культуры куршей, так и вне них. Среди археологических индикаторов культуры куршей IX-XIII вв. (т.е. культуры т.н. «эпохи викингов» и «позднеязыческого периода») находятся и образцы оружия, изготовленного в куршских землях – яркие и самобытные. К ним относятся и рассматриваемые здесь бронзовые наконечники ножен мечей (бутероли) (рис. 1). Список исследований, посвящённый этой неотъемлемой детали вооружения балтского воина XI-XIII вв., даже для ареала Балтийского моря весьма обширен – поэтому упомянем здесь лишь работы, напрямую касающиеся данного типа наконечников ножен мечей.

Этим типам наконечников исследователями не уделялось столь много внимания, как например, наконечникам с изображением стоящих друг напротив друга фигурками птиц (IV тип по Казакявичусу). Уже в довоенных работах исследователей скандинавских древностей этот типа наконечников выделяется в особую подгруппу и центром его изготовления называются Курземе или куршские земли вообще^[2]. Достаточно подробно разобрал эти наконечники и П. Паульсен, правда, не указывая в своей фундаментальной монографии, посвященной этому типу древностей, много аналогий далеко от юго-восточной Балтии^[3]. Он выделяет эти наконечники в особую «куршско–восточно-прусскую» группу, с последующим делением на подгруппы: a, b, c. Исследуемые здесь наконечники относятся к подгруппам b и c по П. Паульсену (Paulsen 1953: 107-124). В русскоязычной историографии эти наконечники были рассмотрены, правда в недостаточной степени, Г.Ф. Корзухиной (1950 г.), Ениосовой (1994 г.) и В.И. Кулаковым (1990 г.). Последний исследователь относит их к подтипу 3.2, и даёт краткую характеристику в контексте шкалы этих древностей для территории Пруссии, основанной на упомянутой уже работе П. Паульсена (Кулаков 1990, с. 31). Здесь же можно упомянуть и одну из последних работ белорусского археолога Н.А. Плавинского, где автор рассматривает эти наконечники на фоне находок двулезвийных мечей в Белоруссии и относит их, следуя за В. Казакявичусом, к типу V:2 (Плавiнскi 2006, с. 27).

И всё же наиболее значимыми для нашего исследования являются работы латышского исследователя куршских древностей Я. Асариса 1994 г. и литовского специалиста по оружию древних балтов В. Казакявичуса 1998 г. Я. Асарис рассматривает эти наконечники, относимые им к типу 3, в контексте находок наконечников ножен мечей в Курземе – северно-куршском ареале. Кроме того, он выделяет 3 варианта в этом типе наконечников, основываясь на орнаменте и завершении верхней части (рис. 2). Ниже приводится сводная таблица по 3 типу наконечников, рассмотренных Я. Асарисом:

Всего: 38 (включая два комбинированных наконечника). (Asaris 1994, р. 23-26).

Рис. 2. Эволюция наконечников ножен типа 3 (Vb) по Я. Асарису (Asaris 1994: 22-25).

В. Казакаявичус относит эти наконечники к типу Vb. По словам последнего, эта подгруппа наконечников наиболее многочисленна – известно более 100 экземпляров. В помещённой ниже таблице приводится данные В. Казакявичуса по находкам этих наконечников в Литве, в том числе её западной части – историческом южно-куршском ареале, и Пруссии:

Всего: 48 (Kazakevicius 1998, р. 318-321)

В. Казакявичус датирует эти наконечники X-XIII вв., и отмечает их несомненно куршскую принадлежность, приводя в качестве подтверждения таблицы и карту с местами находок наконечников рассматриваемого типа в Восточной Балтии (рис. 3). При дальнейшей маркировке этого типа мы воспользуемся номером, данным этим автором – Vb.

Рис. 3. Карта распространения наконечников типа Vb в Восточной Балтии (Kazakevicius 1998: 311).

В заключении вводной части работы нужно отметить, что большинство археологов, начиная с Т. Ж. Арне и П. Паульсена, а также Э.С. Мугуревич, В.И. Кулаков, Я. Асарис, В. Казакявичус и др. указывают на местное происхождение этих изделий и полагают, что их производство находилось в куршским этнокультурном ареале (Kazakevicius 1998, р. 310).^[5]

Таким образом, мнения всех археологов почти совпадают. Наконечники подтипа Vb – балтские по происхождению и использовались в XI-XIII вв.

Иконография наконечников ножен мечей типа Vb:

Рис. 4. Крест/ромб в языческом искусстве куршей и пруссов X-XIV вв.: 1-3, 6-7 – фибулы; 4-5 – булавки; 8 – фрагмент меча; 9-10 – пряслица. 1 – Сленгяй, Клайпедский р-н (фонды MLM); 2 – оз. Талсу Вилкумуйжас, Курземе (Sturms 1936: 81, att. 12/5); 3 - Кауп (фонды КОИХМ); 4 – Гиркаляй, Кретингский р-н. (фонды MLM); 5 – Лайстай, Клайпедский р-н (фонды КОИХМ); 6 – Альт-Велау (фонды КОИХМ); 7 – ? (фонды КОИХМ): 8 – Пасильсциемс, Курземе (РБЭВ 2006: 94); 9 – Паланга (Zulkus 2007: 333); 10 – Жарде, ю-в. Клайпеды (фонды MLM) (рис. Широухов Р.А.)

В большинстве исследований, начиная с П. Паульсена, подчёркивается растительный характер помещённого на наконечниках орнамента. Яаще всего орнамент наконечников описывается как «крест с усиками», «крест/ромб и витые линии», «крест/ромб с неясными плетениями по краям», «крест с плетениями и кружочками».

Неравносторонний крест (или производный от него в дальнейшем – ромб/звезда), расположенный в верхней частью орнамента наконечника, действительно является организующим центром композиции. Вниз от креста по центральной оси расположены (одна под другой) две разделённые витые фигуры, напоминающие ростки, но еще более - шпоры (что справедливо замечено и в работе П. Паульсена (Paulsen 1953, S. 166), или иногда домовые коньки в форме сдвоенных голов животных. В нижнем ярусе одна из витых фигур соединяется с растительным плетёным орнаментом, отходящем от нижнего центра и движущегося вдоль краёв наконечника до уровня горизонтального перекрестия креста. В само растительное плетение, нередко трактуемое как сочетание 4-х. параллельно расположенных S-образных фигур (змей, ужей?), но в нашем случае представляющее из себя скорее растительную плетёнку-цепь, вписаны несколько небольших окружностей. Число их обычно кратно 3 – чаще всего 9, иногда 12, но встречаются варианты с 11-ю и 10-ю окружностями (рис. 1). Число окружностей не случайно и будет рассмотрено нами ниже^[6].

Таким образом, орнамент наконечников типа Vb состоит из центральной оси, состоящей из двух растительных сегментов и завершённой крестом/ромбом со вписанной в него одной из окружностей, и выходящего из оси и в тоже время окружающего центральную ось плетёного растительного орнамента со вписанными в него 8-ю или 9-ю окружностями.

Крест или ромб среди куршских (земгальских, прусских и др.) древностей является одним из основных элементов орнамента. Он представлен на подкововидных фибулах со звёздчатыми или крестообразными (искажёнными ромбовидными?) навершиями, крестовидных булавках, в украшении перекрестий рукоятей куршских мечей (что можно рассматривать в едином семантическом комплексе с наконечниками типа Vb), а также в качестве знаков (производителя, собственности и др.) нередко встречающихся на оружии (клинки, боевые топоры) и предметах быта (глиняные пряслица, грузила) куршских мастеров (рис. 4).

Это говорит о широком бытовании «прямого» и «косого» крестов в дохристианской культуре куршей и пруссов, что может свидетельствовать об аутентичности этого орнамента и не в коем случае не является для X-XIII вв. (в некоторых случаях и для более позднего времени) индикатором конфессиональной принадлежности изготовителя или владельца этой вещи к христианству. При этом не исключается возможность актуализации креста уже как христианского символа в XIII-XIV вв. среди представителей балтской знати, под влиянием престижа воинской культуры немецких орденов. Что выразилось в значительной деградации остальных элементов композиции (рис. 5).

Рис. 5. Пример деградации декора наконечников ножен Vb. 1 – Бандужяй (фонды MLM); 2 – Андуляй (фонды КОИХМ); 3 – Пасильцемс (РБЭВ 2006: 95); 4 - Варген (из частного собрания) (рис. Широухов Р.А.).

П. Паульсен, Э.С. Мугуревич и др. осторожно указывают на возможность присутствия в иконографии наконечников ножен типа Vb скандинавских и даже византийских черт (более актуальных для наконечников типа IV – по Казакявичусу). Возможность эта нами учитывается, обращая особенное внимание на широту торговых связей и распространения этого типа наконечников за пределами западнобалтского ареала (Paulsen 1953, S. 124; Мугуревич 1965, с. 50-54). При этом, сюжета, подобного рассматриваемому нами, прямо предшествующих ему или его дериватов исследователями скандинавских древностей не упоминается (Asaris 1994, p. 23-24).

В среде синхронных древностей рассматриваемая здесь композиция сюжетно и по декору близка т.н. знакам собственности Рюриковичей, неизвестным в исследуемом нами районе, но довольно-таки обильным в восточной части Латвии. Растительный орнамент здесь также выступает в центральной роли (Mugurevics 1994, p. 76, 79) (рис. 6).

Судя по всему, мы имеем дело с орнаментальной композицией исключительно балтского, куршского происхождения, определённо имеющего иконографические и семантические параллели с древностями скандинавского и славянского происхождения. Данная композиция является проявлением архетипических дохристианских представлений балтов, материализовавшихся и актуализировавшихся в данный период для мастеров и индивидуумов, связанных с военной деятельностью – в процессе производства и использования двулезвийных мечей.

Семантика наконечников ножен мечей типа Vb:

Об особом, символическом значении ножен мечей, и в частности их бронзовых наконечников-оковок, говорится в Эддах, скандинавских сагах и др. письменных источниках средневековой Европы, а также в работах В.И. Кулакова, Г.С. Лебедева и др. исследователей (Кулаков, Иов 2001, с 82-83; Лебедев 2005, с. 301-302). Наконечник-оковка ножен меча скрепляет их, завершая тем самым не только сам меч, но и его структурно-магическую композицию. И если меч является для воина олицетворением его силы, чести и достоинства, оберегает его, то ножны, оберегающие меч, завершаются наконечником, скрепляющем их. В данном случае наконечник ножен меча – квинтэссенция самого меча, одно из ключевых его мест, наиболее подверженных порче, а поэтому и особо защищённых орнаментом (как впрочем, и гарда). Наконечник ножен меча - квинтэссенция магических представлений, наиболее актуальных для мастера-оружейника и приемлемых для воина, использующего это оружие и вероятно, не придающего в последствии изначального значения семантической нагрузке, данной оружию мастером. Композиционный сюжет наконечника, кроме знака собственности его владельца, принадлежности его к определённому страту, являлся отражением и религиозных, мифологических представлений эпохи. Большое количество и широкое распространение наконечников ножен мечей типа Vb (официальной археологической науке, как уже было сказано, известно более 100 экземпляров) не только в Курше, остальной Балтии, но и за её пределами, свидетельствует в пользу признанности и востребованности воинским сословием формы, и что особенно важно – содержания, мифологической нагрузки сюжета, запечатлённого на наконечнике. Рассмотрим этот сюжет подробнее.

Рис. 6. Т.н. знаки Рюриковичей. 1, 2 – Восточная Латвия (Mugurevics 1994: 77, att. 1/4,7).

Интересен тот факт, что практически во всех исследованиях упомянутых нами археологов, семантике наконечников ножен типа Vb не уделялось должного внимания. Немного об этом говорит Паульсен, спустя пол века ему вторит Плавинский (оба ошибочно считают крест, изображённый в центре наконечника, христианским символом и связывают его изображение с влиянием Киевской Руси и Рюриковичей) (Paulsen 1953, S. 124; Плавiнскi 2006, с. 28). О сути изображённого на наконечнике сюжета вкратце говорит В.И. Кулаков, справедливо считающий этот вид древностей одним из индикаторов влияния куршской культуры в Пруссии (Kulakov 1994, S. 107).

За основу сюжета возьмём типовые наконечники этого типа из могильников в Андуляй (тип 32 по Асарису), ранее входившего в археологическую коллекцию Пруссия Музеум в Кёнигсберге (Muhlen 1975, S.: 143, 175, Taf. 15) , а теперь представленный в археологической экспозиции КОИХМ, и два наконечника из 36 погребения грунтового могильника Бандужяй (Stankus 1995, p. 94) (тип 31 по Асарису), представленный в экспозиции Музея истории Малой Литвы (MLM) в Клайпеде (рис.1).

Итак, по горизонтальной структуре сюжетный орнамент наконечника делится на 3 вертикальные части – центральная с крестом/ромбом и следующими вниз отдельными ростками-сегментами, и двумя растительными плетениями – слева и справа от креста соответственно. Центральная часть, разделённая по вертикали на три основные части (включая крест/ромб-звезду) представляет собой не что иное, как Мировое Древо, Древо Жизни (это отмечено и в упомянутых работах В.И. Кулакова). Трёхчастное деление Древа не случайно и традиционно для языческих культур Балтийского моря. Это преисподняя, недра Матери-земли, обиталище змей и др. хтонических животных; срединный мир людей и наземных существ; и верхний мир, сфера птиц и небесных светил. Нижний центральный сегмент, переходящий в окружающее Древо растительное плетение, возможно, символизирует дольнюю часть Древа, средний центральный сегмент – соответственно срединный мир, крест/ромб – является кроной дерева, c/либо солнцем/звездой на вершине Мирового Древа.

Скорее всего, на наконечнике ножен представлена не только модель мира, но и календарная композиция, поскольку окружности, изображённые слева и справа, и вписанные в опоясывающий Древо (и исходящий из него) растительный плетёный декор, могут являться ни чем иным, как годовыми/дневными положениями солнца. И действительно, на этой композиции солнце выходит из корней Мирового Древа, и в первых четырёх годовых^[7] положениях достигает своей кульминации в кресте/ромбе – обычно это пятая окружность. Здесь остановимся подробнее. Само изображённое здесь Древо является архаичной моделью года и всей жизни, вертикальной моделью его кульминации. Древо растёт вместе с годом, и год растёт как дерево, достигая своего наибольшего жизненного, вегетативного и магического развития в конце июня, в летнее солнцестояние (Раса Куполе (Йонинес), Яни). Не случайным тогда может быть здесь изображение окружности, вписанной именно в крест или ромб/звезду, сюжете, наиболее ярко отражающем солнце в его годовом зените. Крест или ромб/звезда – здесь солнце в наибольшей его активности. Если ориентироваться по сторонам света, а это нам позволяет сам крест или ромб/звезда, изображённый в центре, эта окружность, вписанная в него, располагается на севере, что соответствует мифологическим представлениям балтов, скандинавов и др. народов о пространственном расположении сезонов и календарных праздников. Далее в правой половине, солнце, изображённое в виде других, обычно таких же 4 окружностей, начинает катиться вниз, и следует на юг, к корням Мирового Древа, к Космической Зиме и Ночи, проходя через праздники поминовения мёртвых в октябре-ноябре (балтские Велинес, Ильгес, аналогичные кельтскому Самайну). Зимнее солнцестояние в мифологическом сознании, ориентируясь по сторонам света, располагается на юге, летнее – на севере.

Рис. 7. Космологические сюжеты в этнографии балтов. 1 – Орнаментированная лопатка прялки, Восточная Литва (LLM 1956: 69); 2 – Тканый узор, Аукштайтия (Dunduliene 1988: p. 45)

Таким образом, мы имеем композицию, включающую в себя центральную ось мира – Мировое Древо и Солнце, которое, выходя из корней Древа, движется к его вершине, достигая кульминации, и затем возвращается обратно. Следует отметить, что это не только календарная, но и мировоззренческая, связанная с устройством и организацией мира композиция. Данный сюжет просуществовал в сознании балтов до новейшего времени и воплотился в этнографии, фольклоре, календарных обычаях. В плане иконографии особенно хотелось бы упомянуть детали самопрялок с изображёнными на них моделями мира и года, включающими в себя ярусное мифологическое деление, и нередко, положения солнца относительно подземной, земной и небесной сфер человеческого бытия (рис. 7).

Число 9 (как и 3х3) часто встречается в эпических и народных магических текстах (нередко в контексте Мирового Древа), в том числе неоднократно и в Старшей Эдде:

Интересно и то, что сюжет о 9 реках, звёздах/розах и солнцах (наиболее распространённое число окружностей на наконечниках типа Vb) получил воплощение в ритуальном песенном творчестве литовцев Пруссии:

В сюжете этой дайны, начавшейся со свадьбы Зари - дочери Солнца и бога-громовержца Перкунса образ «девяти солнц» предстаёт в качестве недосягаемого образа потустороннего мира (как и«девять рек» - преисподняя, мир душ усопших - велей, и «девять роз» - небесная обитель, сады Даусос). Семантически солнце является здесь, как и возможно, в орнаментике наконечников ножен типа Vb, связующим звеном между небом и дольним миром.

Рис. 8. Наконечники типов Vb и Va: 1 – Андуляй (фонды КОИХМ); 2 – Кауп (фонды КОИХМ); 3 – р-н Бранденбурга/Ушаково (из частного собрания) (рис. Широухов Р.А.)

Прежде чем завершить рассмотрение мифологической структуры композиции, следует упомянуть о несколько иной трактовке данного сюжета В.И. Кулаковым. Как было отмечено выше, В.И. Кулаков справедливо считает центральный орнамент композиции Мировым Древом, но при этом непременно отождествляет его с эддическим Игдрассилем («конём Одина») или мировым столпом древних германцев - Ирминсулом. По мнению учёного, сюжет этот заимствован куршами у скандинавов, причём у самих скандинавов, как уже было сказано, столь явного изображения Мирового Древа на наконечниках ножен мечей не известно (по крайней мере, П. Паульсен в своём исчерпывающем исследовании этих примеров не приводит). И второе замечание – растительные плетения со вписанными окружностями, исходящие из нижнего сегмента «Древа», и достигающие его вершины, исследователь отождествляет со змеями-хранителями Древа (Кулаков 2007, с. 25). Эта идея имеет своё веское основание в эддическом эпосе, а также - балтском и германо-скандинавском фольклоре, где змеи/ужи располагаются под землёй, у основания, в преисподней, у корней Мирового Древа, обвивают, стерегут его (один, двое или множество), но никогда и справедливо не отождествляются с другими сферами бытия^[8]. Для традиционного, языческого, мифологического сознания, при построении ярусных космологических композиций, змеи располагаются под землёй, люди и животные (домашние) – на земле, птицы – над землёй (Velius 1983, р. 94-115).

Данный тип наконечников по своей иконографии близок другим схожим типами (тип «а» куршско-восточнопрусской группы по Паульсену=тип Va по Казакявичусу= тип 4 (условно) по Асарису). Эти наконечники, бытовавшие параллельно и имеющие тождественную сюжетную канву, обладают и некоторыми различиями (рис. 8). Вероятно, мы имеем дело с различными формами выражения близких по сути мифологем. В таком случае наконечники, относимые условно к типу Va, и представленные на иллюстрации образцами из Каупа и окрестностей Бранденбурга/Ушаково, при внимательном рассмотрении больше подходят к мифологеме древа и змей, его стерегущих (рис. 8:2,3). Возможно, тип Vb настолько отрывается от первоначального архетипа, что не может уже отражать последнюю композицию и мифологическую структуру. Но скорее всего, мы имеем дело с различными вариантами прочтения и воспроизведения центральной в дружинную эпоху идеи о Мировом Древе (и его сателлитах). Нужно также учитывать, что именно вертикальная структура с солярными элементами, мужская по своей мифологической сути, могла быть особенно актуальной и востребованной для свободных воинов и членов дружины.

Заключение

В завершении исследования следует сказать о том, что высказанные нами суждения являются гипотезой, построенной на основе реконструкции архаической модели мира в ключе традиционного балтского народного мировоззрения, выраженного не только в археологических артефактах, но и в материалах этнографии, фольклора, значительно раскрывающих смысловое значение первых. Кроме того, для исследования общего символического и мифологического, а значит – семантического значения оружия и его орнаментики, в частности куршских мечей, данная работа носит стартовый и промежуточный характер, будучи необходимой для дальнейшей реконструкции мифологемы меча.

Послесловие:

Мифологических сюжет, запечатлённый в XI-XIII (и позднее) на бронзовых наконечниках ножен мечей куршского типа (Vb), представляет собой пространственную и календарную структуру мира. Она подобна словесной структуре мира магических заговоров, когда больной либо находящийся в опасности субъект, произнося заговор, посредством которого восстанавливается изначальная, архетипическая структура мира и человека, исцеляется, приходит к равновесию, балансу. Также любое изображение, несущее в себе мифологическую нагрузку, особенно структурированное, сюжетное, является оберегом и гарантом безопасности субъекта, его наносящего и использующего. И меч, призванный оберегать воина, защищён ножнами, скреплёнными бронзовым наконечником, с изображёнными на нём символами непреходящего бытия, являет собой комплекс мифологических представлений, актуальных для западных балтов X-XIII вв., и не теряющих своего значения для традиционной балтской культуры до сих пор.

[8] Такие «летающие» змеи как балтские айтварасы, пукисы или эддический Нидхёгг и др. относятся к другому пласту мифологических представлений индоевропейцев и обычно не связываются с ярусным членением и структурным делением мира. Отдельного исследования заслуживает проблема змеиных (и шире - зооморфных) мотивов в украшениях и быту западных балтов. «Змеиный» стиль последних самодостаточен и индивидуален, развившись до присущих только данному региону форм, и их содержания. Из последних исследований по звериному стилю балтов можно отметить работу А. Блюене «Зооморфный стиль балтов», в которой автор рассматривает основные типы балтских украшений V-XIV вв. с зооморфными мотивами и деталями (Bliujiene 2001: 205-219).

Вернуться к списку публикаций